Страничка "О. Виталий Боровой".
Участие о. Виталия Борового в подготовке празднования 1000-летия Крещения Руси
Из воспоминаний еп. Сергия (Соколова)
Мне вспоминается первое заседание Синодальной комиссии Русской Православной Церкви под председательством Святейшего Патриарха Пимена по подготовке празднования 1000-летия Крещения Руси. Шел, если я не ошибаюсь, 1980 год.
Год этот, сам по себе, для России знаменательный. В Москве только что прошли очередные Олимпийские игры, подготовка к которым тщательно велась не один год. Несколько лет перед этим что-то обновляли, заново строили... Не обошлось, конечно, и без специальной идеологической работы с массами. В который уже раз, но лишь в новом обрамлении, повсюду звучали знакомые с детства лозунги об исключительной и самой что ни на есть счастливой судьбе советского человека. Думаю, что средств на эту пропаганду ушло во много больше, чем спустя несколько лет будет выделено на подготовку к 1000-летию Крещения Руси. У нас нет возможности сопоставить эти цифры, хотя вряд ли они вообще сопоставимы — к 1000-летию Крещения Руси готовилась лишь Церковь, а к Олимпиаде лоск наводили не один год по всей стране за счет госбюджета. Идеологическая работа с «массами трудящихся» дала нулевой результат, духовность, если о таковой вообще можно говорить в обществе развитого социализма, оставляла желать много лучшего, хотя вряд ли тогда кто-либо мог сказать, что глиняный колосс готов пошатнуться, а через десять с небольшим лет — разлететься в прах. Если бы об этом говорили, то говорили бы как о чуде, но говорить было опасно. И вот в эти дни в Патриарших покоях Троице-Сергиевой Лавры проходит заседание Синодальной комиссии в расширенном составе. В нее вошли кроме членов Священного Синода представители Отделов Патриархии, духовных школ и монастырей. Заседание происходило в лучших традициях «застойного» периода. Были произнесены заранее подготовленные, проверенные кем надо и одобренные речи. Высокое собрание несколько раз делало перерыв на кофе и, казалось, ничего, особенного и на сей раз не прозвучит, хотя повод для неформального, глубокого собеседования, конечно же, был — богословское осмысление тысячелетней истории нашей Церкви.
Но вот, буквально в последние минуты заседания, Святейший Патриарх Пимен с какой-то странной и не свойственной ему иронией говорит: «Мне кажется, что-то ко всему сказанному хочет добавить отец протопресвитер Виталий Боровой». Надо было видеть, как в зале мгновенно наступила абсолютная тишина и какое-то незримое напряжение. По тону Патриарха было ясно, что выступление отца Виталия не планировалось.
Протопресвитер, работавший в Отделе внешних церковных сношений и служивший настоятелем в Патриаршем соборе, снискал себе славу, как человек прямолинейный и предельно искренний. Великолепное знание им истории Вселенской Церкви (он профессорствовал в Московской Духовной Академии и вел кафедру византологии) часто делало его советы и консультации просто необходимыми для священноначалия, так как они были всегда в высшей степени глубоки и духовно обоснованны. Правда, его прямота и полное отсутствие льстивой дипломатии делали иногда его высказывания и поступки предметом недовольства Совета по делам религии. Но отец Виталий был богослов с мировым именем, и грубо обойтись с ним, как это, делали с простыми священниками за живое слово правды, было не так-то просто. Хотя, забегая вперед, скажем, что скоро его все-таки сняли с почетного места настоятеля Патриаршего Собора, дав место настоятеля в одном из московских храмов. Внешне протопресвитер перенес это совершенно спокойно, тем более, что авторитет его как эрудированного, открытого для всех пастыря от этого еще более возрос.
...Все взоры обратились в сторону отца Виталия. Протопресвитер встал. По нему было видно, что он не ожидал такого поворота в заседании. Подозреваю, что своим внешним видом, жестами (а они у него срывались довольно часто, когда он внутренне был не согласен с выступавшим), он привлек внимание Патриарха, и тот, в нарушение регламента, а это было абсолютно ясно всем, дал слово отцу Виталию. И отец Виталий сказал. Помню дословно только начало его речи. Он, как обычно, немного заикаясь от волнения, с присущим ему белорусским акцентом, размашисто жестикулируя руками, что обычно делало его выступления и даже проповеди очень эмоциональными, срывающимся от волнения голосом начал: «Я... я не хотел говорить... Но... но... раз уж его Святейшество дал мне слово... то... то... я скажу... Скажу... как всегда то, что думаю по этому вопросу... хотя... может быть, это вам и не понравится...»
То, что сказал отец Виталий, было главным во всем заседании Синодальной комиссии. Он говорил о том, что было дорого и понятно абсолютно всем, но о чем, в силу известных обстоятельств, никто не мог сказать вслух, да еще на таком официальном заседании. Он говорил о Церкви — вечно живой и никем не побежденной. Как помню, в его выступлении не было резких выпадов по отношению к власти, но и не было ни одного лишнего слова. Его речь была проникнута глубочайшей верой в то, что Церковь наша не только жива и поэтому достойно подготовится к славному событию, но он пророчески начертал огромный план работы по воцерковлению нашего общества, он верил в преображение нашей страны, а потому говорил о расширении духовного образования, об открытии храмов и монастырей на Руси и особенно, что мне запомнилось, о канонизации многих почитаемых святых, мучеников и исповедников. Он с жаром доказывал неправомочность произведенной канонизации Русской Зарубежной Церковью святого праведного Иоанна Кронштадтского, так как это святой долг и обязанность нашей Церкви — видеть явления святости и своевременно объявлять об этом. Многим тогда показалось, что отец Виталий совсем потерял чувство реальности и забыл, где он и с кем он говорит. Это было вдохновенное слово пророка, который не мог молчать и говорил то, что ему подсказывала его совесть.
Я не знаю, попало ли в протокол заседания его слово, скорее нет, чем да, но абсолютно уверен, что именно оно дало тот необходимый толчок к конкретным действиям наших иерархов, которые стали изыскивать возможность для постановки перед правительством намеченных комиссией вопросов. Как капля подтачивает камень, так ежедневная память о грядущем великом событии стала неотъемлемой чертой в работе многих иерархов, постоянно говоривших о необходимости конкретных действий в обозначенном направлении как со своей паствой, так и с власть предержащими. Одним из первых вопросов, над которыми думали светлые головы политиков и церковных иерархов, был вопрос о создании всецерковного центра в Москве, где можно было бы разместить все синодальные отделы и, конечно же, потом праздновать 1000-летие Крещения Руси. Церковь просила выделить один из закрытых московских монастырей, и Л. И. Брежнев, за несколько дней до своей кончины, дал «добро» на решение этого вопроса. Небольшая церковная комиссия во главе с Патриархом стала объезжать и осматривать некоторые монастыри, закрытые много лет назад и превращенные где в завод, где в тюрьму, а где в склады. Время это запомнилось мне тем, что осматривая Новоспасский монастырь, Патриарх оступился на ветхих деревянных помостах, упал и сломал палец. К сожалению, меня в тот момент рядом с ним не было. Потом, продолжая служить с забинтованным пальцем, Святейший неоднократно вспоминал о той разрухе, которая представилась им в некогда богатейшем московском монастыре. Наконец, комиссия остановилась на Московском Свято-Даниловом монастыре, где был детский следственный приемник-распределитель, и в ноябре 1983 года началось его восстановление. Восстанавливался Свято-Данилов монастырь всем православным русским народом, и не только нашей страны. Пожертвования шли отовсюду, и не могли не идти. Всякий, кто каким-либо образом слышал о воссоздании в Москве монастыря наверняка чувствовал, что положено начало великому делу возрождения России.
С первых же дней восстановления монастыря Святейший Патриарх Пимен распорядился по всем храмам Москвы петь за богослужением тропарь благоверному князю Даниилу, причем по многим храмам были разосланы ноты этого песнопения в особой гармонизации, созданной известным московским регентом 20-30-х годов Данилиным. При исполнении этого напева лицо Патриарха просветлялось, и было видно, что он вновь и вновь вспоминает свою юность и регентское послушание в московских храмах. Наместником Свято-Данилова монастыря был назначен архимандрит Евлогий, человек глубокой веры и, как нам кажется, особой судьбы. Но о нем должен быть специальный разговор. До назначения он профессорствовал в Московской Духовной Академии и был экономом Троице-Сергиевой Лавры. Помню, как после одного из посещений восстанавливаемой обители мне пришла мысль пожертвовать в нее комплект богослужебных миней, хранившихся у нас в Гребнево. Мой отец не только поддержал меня в этом, но добавил еще много разных книг, что в те годы было большой ценностью. Всех пожертвователей братия записывала в синодик. С первого же дня несколько монахов, поселившись в маленькой комнатушке рядом со святыми вратами, стали творить молитву. Те, кто видит сейчас Свято-Данилов монастырь во всем блеске и великолепии, наверное, никогда не смогут себе представить то кошмарное состояние, в котором он был передан Московской Патриархии, Сейчас эта жемчужина Москвы — памятник, охраняемый государством, а в тот момент не нашлось даже документов, чтобы определить, на чьем же балансе находился монастырь долгие годы. «Насельники» — а это детский следственный приемник-распределитель (фактически детская тюрьма) — никаких документов не представили. А ведь монастырь был одним из замечательнейших уголков древней Москвы, на территории которого были похоронены многие великие люди России. Назовем хотя бы одного — Н. В. Гоголя, прах которого после закрытия монастыря был перенесен на Новодевичье кладбище. Многие другие могилы были преданы мерзости и запустению. При реставрации монастыря фактически вся его территория была обследована археологами, и останки из многих могил собрали в одно место, где сейчас стоит специальная поминальная часовня. Я не нахожу слов, чтобы определить тогдашнее состояние монастырских зданий, храмов, стен, башен. Сказать, что они были в плохом состоянии, значит ничего не сказать. На центральной площади, где сейчас колодец-часовня, стоял, с традиционно протянутой рукой, могучий вождь мировой революции. Мне кажется, что непременно найдутся люди, которые досконально опишут восстановление из руин Свято-Данилова монастыря, скажу еще только, что многими москвичами возрождение монастыря воспринималось как чудо милости Божией. Как магнитом притягивало нас тогда к этому святому месту, и я, проживая в те годы в стенах Патриархии, часто совершал до Данилова специальную прогулку, что занимало у меня два часа в оба конца. Иногда я у стен монастыря встречал отца-наместника, и тогда он приглашал меня зайти и угощал чаем.
Первым храмом, где стала совершаться уставная монастырская служба, стал Покровский храм на первом этаже церкви Семи Вселенских Соборов. Иконостас расписал архимандрит Зинон, и первые годы служба совершалась только при свечах, без электрического освещения.
До празднования 1000-летия Крещения Руси оставалось еще пять лет...