Глава седьмая

 

Направляясь в часть назначения, Иван Балашов ехал позади огромной колонны машин, подвозивших снаряды для фронта. Он уже знал, что дивизия, в которую он был назначен, выдвинулась дальше всех прочих на запад и стояла в боях.

Они уже проезжали районом, по которому долго топталась война. Каменные дома тут были разрушены, деревянные — сожжены. Деревья стояли голые, раздетые взрывною волной и зноем пожаров, хлеба выжжены и вытоптаны, повсюду стоял запах гари и плохо зарытых трупов.

Вся местность изрыта воронками и окопами. Среди обгорелых высоких печей с необычайно высокими трубами, которые остались на месте домов, валялись снарядные ящики с немецкими надписями, стреляные снарядные гильзы, штабеля снарядов — возле подбитых скособоченных пушек, разбитые конные повозки, а по склонам холмов рядами выстроились, как фашистские батальоны, сотни белых могильных крестов — и на каждом дощечка с именами побитых гитлеровцев, а на некоторых надеты темные стальные каски.

Проезжая по этим местам, Иван быстро утрачивал полудетское романтическое настроение. В этой обстановке военного разгрома ему уже не хотелось петь, он посуровел и словно стал старше. Иван хотел своими глазами увидеть город, который побывал у фашистов, видеть людей, которые испытали фашистскую власть. Но Ельню они проехали ночью.

Дальше двигались осторожно. Сюда уже доносился треск пулеметов, винтовочная стрельба. Издалека были видны разрывы снарядов, взметавшие черно-красные метлы к небу. Два-три раза снаряды упали вблизи дороги.

В полусожженной деревне, через которую протекала речка, Ивану указали блиндаж, вырытый в крутом берегу. Узкая тропка над самой водою привела его в редакцию, вход в которую маскировал молодой ивняк.

Оказалось, что их печатника отправили в госпиталь, на срочную операцию. Номер, полный боевых наступательных эпизодов, взятых с переднего края своей же дивизии, запаздывал на полсуток, а станок был не в порядке. Ивану пришлось часа два повозиться, пока со станка сошли первые оттиски.

— А мы вручную хотели печатать! — смеясь над собою, сказал наборщик и показал сделанный до прибытия Ивана плешивый и грязный оттиск.

— Теперь живем! — одобряя работу Ивана, откликнулся второй.

Приглушенная пулеметная стрельба, а изредка и недалекие разрывы мин все время напоминали о близости переднего края.

Только к ночи, когда закончил работу, Иван ощутил, что почти не спал двое суток. Наборщики еще остались работать к следующему номеру, а он пошел спать в один из немногих уцелевших в деревне домов, где ночевали газетчики. Но Иван так и не заснул.

Может быть, сказалось напряжение последних двух суток, а может быть, продолжали тревожить те же мучительные сомнения по поводу вчерашней встречи с генералом.

Пролежав целый час без сна, Иван поднялся, сел, написал письмо Ксении Владимировне и сам его снес к «соседям», которыми оказалась как раз полевая почта, куда он попал перед самым отъездом девушки-почтальона. Оттуда он вышел на разрушенную и пустынную деревенскую улицу. Стояла промозглая ночь, луны не было видно за тучами, однако осенний мрак был освещен заревом далекого пожара, частыми вспышками снарядных разрывов и разноцветными ракетами, которые то и дело взлетали с разных сторон.

От переднего края доносилась оживленная пулеметная и ружейная перестрелка.

С горькой досадой и с чувством, похожим на стыд, Иван подумал, что ему все-таки пало на долю не воевать, а только печатать корреспонденции о чужих боевых подвигах.

Он возвратился в избу и лег...

Еще до рассвета его разбудил нарастающий, совсем близкий грохот орудий, от которого, подрагивая, дребезжали оконные стекла. Где-то рядом с деревней били два полковых миномета.

— Эх, наши дают! Дают! — весело повторяли также проснувшиеся редактор, политрук — секретарь газеты, старшина и наборщики.

Но вдруг вслед за новым раскатистым гулом политрук вскочил с койки со взволнованным восклицанием:

— Эге! Добрались!

— Где это ахнуло? — зараженный его тревогой, спросил редактор.

— Это они батарею нашу, должно быть, нащупали. У птицефермы разорвался, — предположил старшина.

— Все в укрытие! — раздалась команда.

Иван не успел натянуть сапоги, как повторился раскат взрыва. Из окошек со звоном посыпались стекла. Пахнуло ночным холодком.

— Живей! — подгонял Ивана редактор, торопливо затягивая на себе ремни снаряжения. Остальные все уже выходили.

— Товарищ старший политрук, связной с приказом из штаба! — выпалил с порога шофер.

При свете карманного фонарика редактор пробежал глазами бумагу и приказал немедленно быть готовыми к выступлению.

Убрать в автобус замаскированный в ивняке типографский движок, задвинуть в ящики кассы со шрифтом, укрыть брезентом отпечатанный, но еще не разосланный тираж — все это было делом минут... Пока они собирались, где-то невдалеке от деревни уже начали постукивать пулеметы, донеслась нестройная винтовочная стрельба, и вдруг по деревне ударило сразу несколько мин. Осветительные ракеты теперь взлетали всего в каком-нибудь километре от расположения редакции. Всем приказали дослать патроны в стволы и быть готовыми к бою. Однако в бой они не вступили. Они тронулись растянувшейся колонной в десяток штабных машин по лесной малоезжей дороге, покидая селение, где уже загорелись соломенные кровли. Высокое пламя освещало вершины деревьев. По следам ныряющей в ухабах автоколонны на дороге и рядом, в лесу, бесприцельно и беспорядочно рвались немецкие мины...

Всю ночь пропетляв по лесным дорогам, они оказались всего километрах в двадцати к востоку от прежнего расположения, обойдя Ельню с юга. На стоянке у небольшой деревушки, через которую Иван проехал всего полтора суток назад, по общему смятенному настроению и некоторой нечеткости приказов он догадался, что сейчас они не просто меняют дислокацию политотдела и редакции, а с вынужденной поспешностью отступают.

В первый миг даже сердце заныло от этой мысли. Но оптимизм, свойственный молодости, поднялся на дыбы: «Не может быть! Куда же еще отступать!»

Однако, когда колонна опять снялась с места, картина дороги заново разбудила тревогу.

Толпы беженцев торопливо шагали рядом с телегами, нагруженными наскоро сложенным скарбом и кучами ребятишек, с тоскливо мычащими коровами и телятами, привязанными позади телег. Выбиваясь из сил, они тащились пешком — с узелками, лыковыми кошелями, мешками, женщины — с грудными ребятами на руках. Колхозники и горожане с одинаково угрюмой укоризной, молча провожали глазами катившиеся к востоку автоколонны, перегруженные бойцами и командирами. Местами возле дороги валялись конские туши, покинутые в оглоблях вместе с телегами, лежали трупы гражданских беженцев, расстрелянных из пулеметов фашистской авиации. Среди них были и дети. Иногда одинокая женщина или мужчина протягивали красноармейцам ребенка, умоляя захватить его, спасти от врага, да так и исчезали из глаз позади машин в безнадежной беспомощности... Ивана охватывал стыд: «Мы, молодые, вооруженные, покидаем тут беззащитных!»

И вдруг Иван увидал возле речной переправы бойцов, которые занимали окопы вдоль берега небольшой речки, энергично устанавливали проволочные заграждения, копали противотанковый ров, устраивали артиллерийские позиции. Значит, здесь будут биться, не отступать, а стоять против фашистов! Вот в ореховой заросли разгружают машину с ручными гранатами, а какой-то веселый молоденький красноармеец набрал полную каску спелых свежих орехов. Вон спускают в окопы ящики с бутылками зажигательной смеси, бутылки поблескивают на солнце.

— Эй, братва! Налью по стаканчику! — шутливо крикнул боец проходящим мимо связистам, которые разматывают катушку, протягивая куда-то телефонную нитку...

«Да, да, здесь будут драться. Эти не унывают, готовятся к бою!» — завистливо думал Иван, глядя на эту картину. У него защемило сердце тоской. Или у него в руках не такая же винтовка, как у этих бойцов? Неужели не мог бы и он остаться хотя бы на этом же рубеже обороны, в окопах у этой речки, которой он даже не знает названия, но которая, может быть, завтра окажется вдруг известной всему миру, потому что здесь, у этой темной воды, над которой так низко склонились густые кустарники, остановится наступление гитлеровцев...

— В какой машине старший политрук? — нетерпеливо спросил Иван своего старшину.

Он еще не знал, как обратится к начальнику, какие убедительные слова ему скажет, но был уверен, что сумеет как-то добиться того, чтобы его отчислили в часть, которая будет стоять здесь на обороне.

— Его с нами нет. Он назначен комиссаром батальона и на рассвете вернулся к частям, — сказал старшина.

— А тут что? Не части?

— Разве не видишь, что только тылы?

У Ивана полегчало на душе. Так вон оно что!.. Значит, он просто чего-то не понял. Может быть, дело не так безнадежно, если отходят одни тылы!..

— А эти что же? — указал Иван на бойцов, расположившихся к обороне.

— Это не наши. Тут ополченцы позиции занимают.

Иван даже рот раскрыл.

— Как ополченцы?! — удивленно выпалил он.

— Ну как! Московское ополчение вышло на оборону, — просто сказал старшина, как будто в этом не было ничего необычного.

Иван тяжело вздохнул. Вот тебе раз! Может быть, оставаясь по-прежнему в ополчении, он теперь тоже занял бы оборону в окопах, а сейчас он вынужден отходить с тылами!..

Колонна штабных машин продолжала и в следующие сутки петлять по каким-то проселкам, то ныряя под золотые покровы берез и осенних кленов, чтобы часами маскироваться от вражеских самолетов, то снова буксуя в грязи между морями желтой и смятой пшеницы. Они уходили от половодья огня, но к вечеру оно вновь настигало их разливом оранжевых зарев, отблесками артиллерийских выстрелов, снарядных разрывов и вспышками белых, зеленых и красных ракет... Фронт перекатывался за ними, и временами дороги вели их так, что казалось — фронт чуть ли не впереди...

С горечью думал Иван о том, что те ополченцы, которые располагались над речкой, наверно, уже вступили в бой.

В неудобной позе, примостясь на узком наборном столе, наглухо прикрепленном к стенке автомашины, Иван раскачивался и подпрыгивал на ухабах. При каждом толчке шрифты, которыми была набита машина, встряхивались в кассах и громыхали, — Балашов при этом много раз соскальзывал в темноте со стола, неизменно ушибал обе коленки об острый выступ печатного станка и чертыхался. Папиросы все вышли. Иван крутил цигарку за цигаркой. Мрачные мысли не давали ему задремать. Чиркнув спичкой, чтобы закурить, он, может быть, уже в десятый раз увидал серые фигуры двоих наборщиков. Охватив скрещенными ногами свои винтовки и сидя, по-братски прижавшись друг к другу, эти ребята доверчиво спали на таком же точно обитом цинком наборном столе. Их молодые лица во сне казались простоватыми и наивными.

«Спят же спокойно люди, не мудрят, не думают ни о какой беде. А ведь они все время были поблизости от фронта. Значит, они не чувствуют ничего такого, что должно создавать особенную тревогу», — успокоил себя Иван, затягиваясь махоркой.

Спустя еще полчаса шрифты вдруг перестали громыхать, машина сбавила ход. Иван приподнял маскировочную бумагу и рукавом шинели протер вспотевшее стекло, вглядываясь в мутную темень ночи.

Машина остановилась.

Иван ничего не смог разглядеть за окном, лишь услышал дикое завывание автомобильных сирен, рычание моторов, резкий треск и многочисленные хлопки разрозненных выстрелов.

«Бой идет! Куда мы заехали?!» — мгновенно мелькнуло в уме, и от этой мысли захватило дыхание. Иван хотел крикнуть и разбудить наборщиков, но спохватился, что водитель ведь не подымает тревоги... Иван почувствовал духоту от им же накуренного табачного дыма. Сжимая винтовку, он шагнул к выходу и осторожно приотворил дверцу. Промозглая сырость ночи дохнула снаружи, и вместе с ней ворвалось целое море незаглушенных звуков. Балашов облизнул сухим языком пересохшие губы и внимательно вслушивался в нестройный шум.

Все было буднично — урчание автомобилей, топот, шарканье множества тяжелых солдатских подошв, кашель простуженных и прокуренных глоток и невнятный гул голосов... То, что он принял сперва за стрельбу, оказалось треском выхлопов незаглушенных автомобильных моторов.

— Много машин впереди? — спросил кто-то сиплым голосом.

— А черт их сочтет! Сколько сзади, столько и впереди, — отозвался второй.

— А чего мы стоим?

— Переправа... Там, говорят, такое!

Самый тон ответа красноречиво сказал, что на скорое продвижение вперед нет надежды.

За спиной Ивана вспыхнула спичка — это проснулись и закурили наборщики.

— Пойду посмотреть к переправе да размяться немного,— сказал Иван.

— Не потеряйтесь, старший сержант! — предостерег водитель машины.

Иван соскочил с подножки на мощенную камнем дорогу.

Уверившись в том, что затор велик, водители выключали моторы, и гул в колонне исподволь стихал. От этого становились явственнее человеческие голоса, конское ржание.

Мутное, белеющее небо вздрагивало короткими отблесками на горизонте. Грохотали далекие взрывы.

«Нет, все-таки что же это такое? Тылы тылами, но сколько же этих «тылов»?! Значит, командование не верит, что фронт удержится, если всё — все тылы, все штабы — уходит опять к востоку, — подумал Иван. — А это что? Нет, это уже не тылы! Ведь это же просто рядовые бойцы! Значит, они побросали окопы?.. А немец? Значит, он лезет вперед?!»

По обочине дороги устало тянулась нескончаемая цепь пехотинцев в касках, с винтовками, у одних взятыми на ремень, у других — на плечо, то с примкнутыми, то со снятыми штыками. Пехотинцы шагали без строя, вразброд, неровной, раскачивающейся походкой людей, которые много часов шли без отдыха. В однообразно скоробленных, влажных плащ-палатках, покрытых налипшей окопной глиной, они шли молчаливо. У многих теплились воровато укрываемые в рукавах шинелей красные искорки цигарок...

Балашов пошел в их веренице вдоль, казалось, бесконечной колонны машин.

По другой обочине дороги в том же направлении, к переправе, медленно двигался конный обоз. Скрипели и постукивали тачанки, санитарные повозки, телеги, фыркали да изредка ржали лошади в парных и одноконных запряжках, плелись какие-то необычайные, вроде цыганских, фургоны, походные кухни... Размахивая кнутами, громко, по-будничному, ругаясь, покрикивали на лошадей ездовые.

Уже шагов через триста всякий порядок на дороге исчез, в мутном сумраке ночи автомашины стиснулись во много рядов. Закупорка переправы, видимо, произошла так внезапно, что ехавшие позади не успели заметить остановку передних, по инерции навалились на них всей громадой потока и, сами также припертые и с боков и сзади, уже не могли двинуться вспять...

Другие в попытке вырваться из тисков и обогнать застрявших сбились в третий, четвертый и пятый ряды, увеличив беспощадную путаницу этого застывшего хаоса.

«Словно была подана команда: «Спасайся, кто может»,— подумал с горечью Балашов, — а спастись не успели! Что же это такое?! Куда они все стремятся?! Ведь здесь не менее тысячи разных машин: боепитание, артиллерия и цистерны с горючим — все то, что должно обслуживать и поддерживать фронт. Они бросили орудия без снарядов, танки без горючего, пулеметы без лент, бойцов без еды... Что же будет?!»

Только тут, варясь в этой нелепой чертовой похлебке, можно было хотя туманно представить себе размеры фронтового бедствия. Да, даже в глазах бывалых людей это выглядело как бедствие, может быть худшее, чем все те, которые пережиты после начала войны, — худшее и наиболее страшное именно потому, что оно случилось почти на самой прямой дороге к Москве и не так уже далеко от нее. Почти по этой же кратчайшей дороге шел на Москву и тот покоритель Европы, кандидат во властители мира — Наполеон. Но тогда в Бородине его встречали не смятенные, перепутанные обозы тылов, а полки, готовые к смертельному бою...

Ивану представилась эта прямая, прямая дорога, гладкая, широкая и удобная. Он мысленно увидел текущие по ней безудержные колонны стальных черепах, крещенных знаком фашистского кровавого бешенства — хвостатой свастикой, знаком погромов, пожаров, бесчинств и гибели человечности...

«Представьте себе, что колонна фашистских танков пересечет полотно железной дороги вон там, у опушки, правее больницы...» — прозвучал в ушах Ивана знакомый голос ополченского военинженера.

Иван вздрогнул, словно осенняя изморозь проникла ему не под шинель, а под самую кожу...

Рассветало.

— Догоняете часть! — спросил Иван, прикуривая у одного из движущихся вдоль дороги пехотинцев.

— Какие тут части! — со злостью и болью в голосе, хрипло ответил усталый немолодой боец. — Не видишь сам!

— К вечеру нас обогнал генерал-майор на машине. Он приказал, чтобы все шли туда, — указывая в направлении общего движения, возбужденно и бодро заговорил второй красноармеец, помоложе первого, словно стремясь убедить самого себя и всех окружающих, что они не просто бредут неизвестно куда, а выполняют приказ.

— Туда, говорят, стягивают все разбитые части и будут формировать, — подхватил третий.

«Разбитые части»! — оторопел Иван. — Разбитые! Значит, уже совершилось!..»

Но бойцы, шагавшие так молчаливо и безнадежно, вдруг ободрились, оживленно заговорили о формировании, о новом рубеже обороны, позабыв усталость и вероятный голод.

На душе у Ивана снова несколько посветлело. Он понял, что все эти бойцы хотят того же, чего и он: знать, что они не беспомощны, не бесполезны, что не окончательно сметены в мусорную корзинку войны. Бодря друг друга и сами себя, они заговорили о том, что им приказывают, что ими командуют, их сформируют и поведут в бой, помогут танками и авиацией, поддержат неотразимыми «катюшами»...

У многих бойцов на плечах были ручные пулеметы, и вторые номера, не отставая от первых, тащили за ними тяжелый запас железных коробок со снаряженными дисками. Почти у всех пехотинцев за поясами торчали гранаты, многие были нагружены полными гранатными сумками... Усталые, напряженные, они не бежали к востоку спасаться, а направлялись к своей цели — к месту формирования.

«Конечно же там, на подготовленном рубеже, поджидают фашистов наши свежие армии, готовые дать генеральное сражение!» — думал Иван.

Перед самым мостом нагромождение легковых и грузовых машин достигло пределов вообразимого. Если бы дорога была в десять раз шире, она и тогда не могла бы вместить их. Они стояли, повернутые в таких фантастически переплетающихся направлениях, как стрелки обозначения самой капризной розы ветров. Это было подобно тому, как если бы кто-то умышленно, для нелепой и злобной забавы, размешал эту дикую кашу ложкой, пустил их вертеться и кувыркаться, а успокоясь, они уже так и застыли в бессмысленном и бесцельном смятении. Сотни автомашин всевозможных марок и назначений: орудий, радиостанций, артиллерийских и дорожных мастерских вовлек этот нелепый вихрь. Даже на деревянном мосту они ухитрились установиться в несколько рядов, вперекос и чуть ли не поперек пути, так что пехотинцы вынуждены были поодиночке пролезать сквозь кабину какой-то груженной зимним обмундированием пятитонки, идиотски уткнувшейся носом в перила моста. Тем же путем пробрался и Балашов.

Впереди других, у самого съезда с моста на противоположный берег, проломив своей тяжестью одну из досок настила, застряло откуда-то взявшееся артиллерийское орудие. Это-то и была непосредственная причина всего гигантского затора.

Водитель могучего гусеничного трактора, который буксировал эту грозную хоботастую махину, теперь беспомощную и виноватую, старался, как мог... Изнемогающий пятидесятисильный «Челябинец» бился, будто припадочный, содрогаясь от непрерывных хлопков. Он оборвал уже два стальных троса. Ему помогал орудийный расчет застрявшего орудия, подваживая тяжесть бревнами, но пока без всякого результата.

Толпа шоферов, бойцов-артиллеристов и ездовых конного обоза тесно окружила орудие, азартно помогая советами, громкой бессмысленной руганью, дымом махорки, озлобленными плевками. Иван тоже остановился в этой нетерпеливой и бессильной толпе.

Рассвет торопился. Уже стало видно в сотне метров впереди моста стоявшую на пригорке колонну танкеток и возле них столпившуюся группу водителей в кожанках и черных шлемах, а подальше, на горке, — деревню с высокими шатрами тесовых кровель под резными коньками.

«Челябинец», который пытался вытащить злополучное орудие, захлебнулся перебоями оглушительно гулких хлопков и внезапно смолк. Тогда с оставленного Балашовым берега снова стали слышны крики, гудки, завывание отдельных моторов и ржание лошадей.

Чуть-чуть в стороне, возле самого моста, на берегу, сошлись кучкой несколько молодых командиров. До Ивана изредка доносились их голоса. Словно смирившись с создавшейся обстановкой и положась на удачу, они не обращали внимания на крики, брань, суету, на невыносимое тарахтенье тракторного мотора и оживленно рассказывали друг другу о последних боях и, как понял Иван, о новом прорыве фронта фашистами.

«Но если прорыв, то надо его заткнуть, надо остановиться вот здесь или вернуться назад и драться, а мы... куда же мы все отходим?! Как же мы смеем!» — думал Иван, с мучительной болью представляя себя самого соучастником невероятно позорного преступления.

— Воздух! — раздался в этот момент у моста тревожный вскрик и повторился со всех сторон.

Вместе со всеми Иван запрокинул голову и увидал на розовеющем и очистившемся от облаков горизонте черные точки. Он кинул взгляд вправо, влево, инстинктивно подыскивая укрытие. Команда «Воздух!» перелетела на тот берег. Десятки людей опрометью кинулись прочь от моста по обе стороны переправы, прыгали в отрытые за дорогой специальные щели, бежали в кусты, в хлеба...

И вдруг кто-то рядом с Иваном некстати громко расхохотался:

— Да это же галки летят!

— Галки! — откликнулось, словно эхо, в толпе. — Галки! Вороны!

Вокруг раздался возбужденный смех, послышались издевательские насмешки над теми, кто успел убежать с дороги; все вдруг стали закуривать, щедро предлагали друг другу папиросы и махорку.

«Но ведь галки — только отсрочка! Ведь фашистская авиация тоже сейчас прилетит! — взволнованно думал Иван. — Надо же все-таки что-то делать, предпринимать, торопиться...»

Иван оглянулся на группу командиров:

«О чем они думают? Или они растерялись?»

Взгляд Ивана скользнул по их лицам, уже розовеющим в отблесках утренней зорьки. Они были помяты и озабоченны, глаза опухли и покраснели от недостатка сна и от ветра.

«Устали», — понял Иван.

Тарахтенье трактора в эту минуту снова оборвалось.

Высокий, несколько дней не бритый, молодой плечистый майор выделялся в центре командирской группы. По виду он был самый опытный и авторитетный. Все его слушали, если он говорил, и к нему обращались, когда говорили сами.

— А через час в самом деле фашисты ведь налетят, товарищ майор, — сказал какой-то младший лейтенант.

— Все к чертям раздолбают! — спокойно согласился майор, даже с какой-то зловещей усмешкой. — А что тут попишешь?! Ведь вон опять что творится! Вот так же точно под Минском было. — Майор сделал неопределенно широкий жест, словно пытаясь изобразить расплывчатость этого огромного скопища у моста. — Таков уж закон войны, — поясняюще обратился он к группе младших: — раз уж фронт прорван, части разбиты и все потекло в тылы, тут дисциплинку уже не воротишь, тут хозяин — стихия!..

— Зря это вы так насчет «законов войны», товарищ майор! — внезапно раздался над ухом Ивана надсадный и хриплый, как будто простуженный, голос. — Товарищи командиры! Неужели среди вас так уж и нет коммунистов?! — громче спросил тот же голос.

Иван оглянулся и увидел за собою такого же рослого, как майор, широкоплечего человека с забинтованной головой. Окровавленный ссохшийся бинт закрывал правую половину его лица, обожженный, опухший, гноящийся левый глаз с опаленными ресницами и бровью выглядел неприятно, он горел почти ненавистью. Этот внезапно явившийся человек в командирской форме, но без знаков различия, говорил раздраженно и вызывающе.

— Товарищ майор! Вы бы должны понимать, что творится! Что же вы так стоите?! Знаете, сколько народу ждет переправы?! — хрипло выкрикнул он.

— Что такое? — сухо и холодно спросил майор. — Что вы хотите сказать? Я тут при чем? Я что, начальник колонны, что ли?!

— А кто же тут при чем? Кто при чем?! — ожесточенно напал одноглазый, вызывающе наступая. — Я вижу, что вы тут, на мосту, сейчас старший по званию, — чья же прямая обязанность взяться за это?!

Красный глаз незнакомца уперся в лицо майора. Словно не замечая, он локтем отстранил Ивана и вплотную продвинулся к группе командиров. В залитой кровью шинели, с кровавой коростой на лице, с отросшей седой щетиной на подбородке и на левой, незабинтованной щеке, с гранатой за поясом и с наганом, рукоятка которого торчала из-за борта шинели, он выглядел как какой-то «неистовый партизан» эпохи гражданской войны, но его лицо, а главное — голос и манера говорить чем-то показались Ивану знакомыми.

— Что вы ко мне привязались? — досадливо, с прежней сухостью огрызнулся майор. — Кто вам позволил подсказывать мне мои «прямые обязанности»?! Мне они лучше известны!..

Но «неистовый» не сдавался:

— А вы что, по этим самым «законам войны», о которых вы говорите, поддались панике, что ли, товарищ майор? Разгружать надо мост, вот что делать! — почти прикрикнул он на майора.

Вся группа молоденьких командиров теснее окружила майора и его внезапного собеседника.

— Не знаю, как вас по званию... Я не начальник колонны, не трактор и даже не тракторист! — резко и несколько издевательски оборвал майор незнакомца.

— Я полагаю, товарищ майор, что вы командир Красной Армии, мне показалось, что вы должны быть коммунистом, — сказал одноглазый. — Я считал, что в такой обстановке...

— А вы меня не учите, в какой обстановке! — окриком перебил майор. — Я, к сожалению, в такой обстановке, в которой любой прохожий без знаков различия лезет учить старшего командира! Нечего сеять панику! Орудийный расчет исполняет свой долг — разгружает с моста орудие. А вы что?!

— Время уходит, товарищ майор, — вдруг сбавив горячность, сказал одноглазый. — Вон на пригорке колонна танкеток — вы бы им приказали спуститься и разом всем взять орудие на буксир.

Он указал на те самые танкетки, которые Иван заметил еще раньше. Теперь их водители стояли кружком, все что-то энергично жевали и в очередь отпивали все из одной «круговой» фляги спирт или водку.

— Я им не начальник. У танкеток есть свой командир, только он им и может приказывать. Поняли? — отозвался майор, поглядев туда же.

— Понял... Но если...

— Я больше вас не держу, вы свободны! — отбрил майор с видом неоспоримого превосходства.

Одноглазый оглянулся. В окружающих командирах он не увидел к себе сочувствия.

Иван, избегая встречи с его взглядом, отвел глаза и ощутил, что почему-то краснеет...

«Партизан» сделал резкое движение.

— Эх! — воскликнул он громко и хрипло и вдруг тихо и с укоризной добавил: — Товарищи командиры!..

Он отвернулся и решительно зашагал на пригорок, к деревне, куда уходила пехота.

— Видали?! — словно что-то было доказано, с чувством собственного достоинства, насмешливо и возмущенно сказал майор. — Черт его знает, что он за тип и чего ему надо! — добавил он.

Однако Иван отметил, что никто из молодых командиров не ответил сочувствием и майору. Большинство из них словно бы призадумались.

Обезображенное лицо этого беспокойного незнакомца с налитым кровью и неприятным глазом чем-то притягивало Ивана. Он только на миг оторвал взгляд от дороги и снова уже отыскивал забинтованную голову; он даже как-то забеспокоился, не сразу найдя этого человека в веренице пехотинцев, шагавших вверх по шоссе... Но вот он, «тот», подошел к колонне танкеток, вошел в группу водителей, вот он просто, по-свойски, потянулся за «круговою» фляжкой, взял ее от соседа, встряхнул и что-то сказал, отчего все вокруг засмеялись.

 Сам не сознавая того, Иван ревниво следил за каждым движением этого человека, поднимаясь следом за ним на пригорок. Вот незнакомец вынул кисет и стал свертывать папиросу. Водители танкеток окружили его, закуривали, а он что-то им говорил, указывая в сторону моста. Бойцы вместе с ним с минуту что-то живо обсуждали и вдруг побежали к своим машинам. Но как раз в этот миг радостные крики «ура» вырвались из толпы на мосту. Застрявшее орудие вздрогнуло, клюнуло носом, потом высоко задрало свой хобот, наконец медленно, будто нехотя, выровнялось и, движимое измученным «Челябинцем», сползло на обочину дороги, освобождая проезд всему скопищу.

Спустя минуту регулировщик с красным флажком уже стал у злополучного пролома, и через мост, объезжая его, покатился поток машин...

Иван стоял у дороги, следя за движением, чтобы не пропустить свою типографию в этой гудящей лавине.

Машины несло, как щепки в бурном потоке. Проезжая мост, они набирали скорость и мчались, выстраиваясь в четыре ряда.

Автоколонна штаба дивизии словно бы провалилась. Исчезла! Как это вышло? Должно быть, она протекла через мост раньше, чем Иван рассчитывал, и раньше, чем начал вглядываться в поток, силясь найти свою машину в громаде грохочущего и ревущего транспорта. Пройти обратно через мост, навстречу этому неудержимому движению, не было никакой возможности.

Иван в течение долгого времени не покидал своего поста у дороги. Прошло уже, может быть, с тысячу разных машин, а скопление их на том берегу все не рассасывалось. Какая-то нелепая надежда на то, что машины дивизии все еще не прошли, удерживала Ивана на месте.

— Во-оздух! Во-оздух! — послышались вопли, словно крики погибающих в море.

В небе опять обозначились черные точки. Они летели оттуда же, но это были уже не галки. Они шли ровным строем вдоль большака, навстречу движению, направляясь к мосту, они явно летели бомбить переправу и всю бестолковую человеческую сутолоку...

Автомашины начали круто сворачивать, отваливаясь от дороги, через кочки, пни, рытвины и кустарники ринулись в лес. Побежали с дороги и люди.

Иван тоже бросился прочь, но не побежал далеко вперед, а тут же, у берега, возле моста, влетел в кучу деревьев и затаился под кроной высокой березы.

Неожиданно он услышал спокойный, отчетливый возглас над головой:

— Повернули! Должно быть, к железной дороге заходят.

Иван поднял голову. Почти на вершине березы на дощатых подмостках в листве удобно пристроился красноармеец.

«Наблюдатель», — понял Иван.

И тут он почуял дразнящий запах горячего варева и ощутил нестерпимый голод.

 

Бери ложку, бери бак.

Нету ложки — беги так! —

 

в ту же минуту чей-то голос пропел в кустах шутливую пародию сигнала к завтраку.

— Батарея, в ложки! — весело скомандовал другой голос.

— Федя, посматривай, чтобы за завтраком нас не накрыли! — крикнули снизу.

— А мне за то гущи с мясцом побольше! — с беззаботной веселостью отозвался с дерева наблюдатель.

Поднялось солнце.

За кустами Иван разглядел походную кухню, из которой раздавали горячий завтрак. Повар щедро наполнял котелки, подставляемые бритыми, подтянутыми красноармейцами.

В свежем утреннем воздухе распространялся запах вареного мяса. Бойцы по-деловому жизнерадостно и с аппетитом насыщались.

Балашов завистливо поглядел на них и, не очень уверенно приблизившись к старшине, объяснил, что он тут, на переправе, отбился от своей колонны машин. Он спросил, не найдется ли у них лишней порции.

— Ничего, покормим, старший сержант, — доброжелательно отозвался тот. — Там будет у нас черпачок? — обратился он к повару.

— У меня котелка нет, — несколько растерянно сказал Балашов. — Все в машине, а машина ушла, пропустил ее как-то...

— Бойцы дадут, — просто ответил повар. — Пробьемся к своим — тогда все найдем свои части, машины и котелки.

Повар не пожалел Балашову каши с мясом, положил перед ним щедрый ломоть хлеба. Иван уже поднес ложку ко рту.

— Минутку, товарищ! — остановил его повар, протягивая кружку. — Наркомовские сто грамм!

«Сто грамм», горячее варево, хлеб и человеческая теплота согревали Ивана. Спокойствие бойцов передалось и ему.

Откуда-то издалека доносился тяжелый гул взрывов, удары зениток. По шоссе продолжала опять катиться нескончаемая вереница машин, а эти бойцы тут были как дома, словно их не касалось это всеобщее стремление мчаться вдоль по дороге.

— Хозяйственные вы! — сказал Иван, с благодарностью возвращая старшине котелок.

— У нас всегда все хозяйство сохранно, — ответил старшина с достоинством доброго хозяина.

— Вы хозвзвод? — поинтересовался Балашов.

— Зенитная батарея, не видишь?

— И пушки все целы? — недоверчиво спросил Иван, который только что на дороге со всех сторон слышал жалобы об утрате техники.

— Да мы же на огневой! Ты разуй-ка глаза! — даже обиделся старшина.

Только тут Иван разглядел между деревьями замаскированные стволы зениток, а в стороне, под ветвями елок, снарядные ящики.

— Недавно на фронте, товарищ старший сержант? — спросил старшина, угадав новичка по облику или поведению Балашова.

— Только что отозвали из ополчения в действующую дивизию. Да в тот же день, как я прибыл, и началось вот такое...

— Ничего, старший сержант, ты духом не падай, уж такая эта война! Нашему дивизиону уже два раза случалось беды хлебнуть!

— После таких переделок многие части на формировку отводят в тыл. У меня земляк один после Минска два дня с женой дома прожил! — с завистью вставил повар.

— Воздух! — раздался предупреждающий голос с вершины березы.

— Воздух! — повторилось, как перекличка, по ближним и дальним кустам.

— Густо фашист идет нынче! — заметил кто-то.

— К орудиям! К бою! — послышался властный голос.

Низкий, давящий гул, вибрируя, стелился над дорогой и над опушкой леса.

Фашистская эскадрилья бомбардировщиков с наглой беспечностью низко плыла вдоль дороги, по-хозяйски выбирая мишень для бомбежки. Видно, гитлеровцы не торопились сбросить свой губительный груз с малым эффектом. Они искали самое большое скопление людей и техники. Конечно, они хотели бомбить также и самую переправу.

Автомашины мчались через мост уже под пулеметным огнем мелькнувших почти на бреющем полете фашистских штурмовиков. Водители машин стремились проскочить, пока цела еще переправа, казавшаяся обреченной на гибель.

Но вот бомбардировщики нависли над самой переправой, и по противоположному берегу все, что могло, потекло в стороны — маскироваться...

Гул самолетов, гудки, крики сливались в сплошной невыразимый рев.

Иван не слышал команды, отданной в трех десятках шагов от него, почти рядом с кухней, возле которой он только что ел. Зенитная батарея грянула внезапно и оглушила его. И тут же разом, со всех сторон, по обоим берегам, загремели зенитные орудия, затрещали сплошным рычанием зенитные пулеметы. Одна из нависших наглых желтобрюхих акул покачнулась в воздухе, почему-то осела на хвост, запрокинулась на спину и вдруг ринулась штопором в лес за мостом. Оттуда взметнулось пламя, и грохнул взрыв.

Остальные пикировщики как ни в чем не бывало продолжали развертываться на цель, вздымались над переправой, будто карабкались на невидимую гору. И вот первый из них как бы клюнул воздух, от него отделилась черная точка, раздался свистящий пронзительный вой и грохот. Бомба попала в самую гущу машин. С черным фонтаном земли оттуда взметнулись пламя и дым. От машин загорались другие машины, ревели сигналы автомобилей, ревели нескончаемо длинно, кричали люди...

Удары зениток слились в непрерывный грохот. Казалось, весь лес, все пространство по берегу было насыщено зенитной артиллерией. Десятки сверкающих искрами ватных комочков лопались вокруг самолетов врага, которые сбрасывали воющие и свистящие бомбы. Бомбардировщики стали опять набирать высоту. И вот еще один из них задымился и в голубом ясном небе пошел, снижаясь, на запад. Видно было, как он по дороге сбросил одну за другой две тяжелые бомбы. Два черных фонтана взметнулись из-за леса к небу.

— Врешь! Сам теперь сдохнешь! — воскликнул Иван, глядя вслед подбитому самолету.

— Ложись! Оглох, что ли? Ложись! — крикнул кто-то над самым его ухом.

— В укрытия! — раздалась команда.

Упав на землю все под той же березой, Иван увидал над самой своей головой нависший бомбардировщик. Бомба оторвалась от него и с диким, гнетущим воем летела прямо сюда, под березу... Только когда раздался удар, он понял, что она рухнула на противоположной стороне дороги, в центре скопления машин. Еще раз свист и вой... На этот раз точно сюда, на зенитную батарею, на которой все теперь затаилось и замолчало. Еще свист и вой... Удары, удары, грохот... Земля дрожала. Взрывная волна проносилась над вершинами леса как вихрь, взметая тучи сорванных листьев. По каске Ивана со звоном кропило с неба вскинутым вверх и падающим песком. Едкий дым и душная пыль наполняли легкие...

Зенитные орудия грохотали теперь с другого берега. В воздухе загорелся вражеский истребитель. Как пущенный из пращи камень, комком огня полетел он, описывая крутую дугу, и врезался на том берегу в землю...

Иван сквозь стелющийся дым взглянул на мост. Пользуясь тем, что автомашины стоят, по мосту шла все та же нескончаемая цепочка усталой пехоты. Стрелки не бежали, они шли через мост, как будто никто не бомбил переправу, и, лишь перейдя ее, отбегали тотчас же и падали в придорожный кювет...

 

Эскадрилья бомбардировщиков уже выравнивалась над дорогой, когда опять ожила не задетая бомбежкой зенитная батарея возле Ивана.

— По местам! — раздалась команда.

Иван встал с земли.

— А это еще что за старший сержант? Почему вы в расположении батареи? — тоненьким тенором строго спросил маленький, курносенький, похожий на мальчика капитан.

— Виноват, товарищ капитан. Я от части отстал. Печатник дивизионной газеты, — пояснил Иван.

— Отстали — так догоняйте! Чего же вы тут? Где ваше место? В газете, — значит, в газете!

— Товарищ капитан! Я свою часть ведь теперь не найду! Разрешите остаться у вас, товарищ капитан! — взмолился Иван.

— Такого порядка нет, старший сержант. Я добровольцев к себе не вербую... Предъявите-ка свой документ, — потребовал капитан.

Иван предъявил красноармейскую книжку и комсомольский билет.

— Что же вы, старший сержант, комсомолец, как безработный? У каждого на войне свое место!

— Машина же в тыл ушла! Я же прошусь не в тыл, а остаться на огневой! — защищался Иван.

— Кру-гом! — тоненько скомандовал строгий капитан.— Из расположения части шагом марш!

И когда Иван, выполнив поданную команду, в отчаянии зашагал между деревьями на дорогу, капитан добавил ему вдогонку:

— Вот там и ищите свою огневую позицию!..