Маркиз Астольф Де Кюстин

Россия в 1839 году

Настоящие комментарии ориентированы не только на разъяснение текста (прежде всего, разнообразных реалий), но также и на воссоздание — хотя бы некоторыми штрихами — того идеологического и культурного контекста, из которого выросла книга Кюстина. Мы стараемся указывать как события, которые имели место в действительности, так и те источники, из которых мог знать о них Кюстин. При этом фиксируются и «общие места» россики, и фактические сведения из французских историко-географических описаний России, и слухи — зачастую недостоверные, — распространявшиеся парижскими газетами. Кроме того, по возможности полно отражены реплики русских и французских критиков Кюстина.

В комментарии включены также примечания самого автора, которыми он дополнил третье (1846) и пятое (1854) издания. В раздел «Дополнения», помещенный во втором томе, вошли предисловия автора к третьему (1846) и пятому (1854) изданиям и пространное дополнение к третьему изданию:

«Отрывки из книги „Злоключения католической церкви обоих обрядов в Польше и в России“, переведенной с немецкого графом де Монталамбером».

Список условных сокращений, использованных в примечаниях, см. в конце второго тома.

Перевод выполнен по второму изданию «России в 1839 ГОДУ» (Париж, 1843).

Кроме особо оговоренных случаев, письма Кюстина к Виктору Гюго (музей Виктора Гюго в Париже) и к Софи Гэ (Bibliotheque Nationale, NAF., № 14882) цитируются по копиям, любезно предоставленным нам французской исследовательницей Доминик Лиштенан; пользуемся случаем высказать ей сердечную благодарность.

Примечания

Цифры в круглых скобках обозначают номер комментария, помещенного в конце книги в разделе «Комментарии».

См. брошюру «Реплика о сочинении г-на де Кюстина». (Здесь и далее под строкой примечания автора).

Мы безуспешно пытались получить у автора согласие на публикацию многочисленных анонимных писем, как бранных, так и хвалебных, которые он получает ежедневно, а также многочисленных лестных отзывов, подписанных известными и почтенными именами. Но никто не может запретить нам привести здесь отрывок из газеты «Пресс» от 31 октября, где французский журналист ссылается на мнение английской газеты «Таймс»: «16 октября российский император возвратился в Санкт-Петербург. „Таймс“ утверждает, что вследствие впечатления, произведенного в Европе последним сочинением г-на де Кюстина, русское правительство решительно переменило обращение с иностранцами {218}, приезжающими в Россию, и русскими, желающими отправиться за границу; отныне и тем и другим будет предоставлена самая большая свобода — во всяком случае, на словах». Если этот пассаж ироничен, то отнюдь не по отношению к нашему автору.

См. письмо двадцать восьмое.

Цесаревич незадолго до приезда в Эмс перенес тяжелую болезнь {219}.

Не найдутся ли во Франции люди, которые пожелают перенять у пруссаков это благотворное установление и распространить по нашей стране искусство, насаждающее цивилизацию? Вильхем приобщил к нему парижских рабочих: отыщутся ли у него последователи в провинции?

Перевод М. Гринберга.

Читая гранки этого письма, я получил точную копию предсмертной записки моего деда, которую полагаю возможным опубликовать на этих страницах. Благородство и простота стиля осужденного подтверждают все сказанное мною выше.

Прощайте, сын мой, прощайте. Помните о своем отце, встретившем смерть со спокойной душой. Я сожалею лишь об одном: иные легковерные люди смогут вообразить, будто в нашем роду оказался человек, способный на предательство. Вступитесь за мое доброе имя, когда сможете; вам будет нетрудно это сделать, если вы получите доступ к моей переписке. Живите ради вашей любезной жены, ради вашей сестры, которой я передаю свой поцелуй; любите друг друга, любите меня.

Надеюсь, что я достойно встречу свой последний час; впрочем, не люблю хвалиться, пока дело не сделано.

Итак, прощайте! Прощайте! Ваш отец, ваш друг К.

28 августа 1793 года, 10 часов вечера {220}

Одна из главных причин недоразумения состоит в том, что многие люди почитают слова gentleman и gentilhomme (дворянин — фр.) синонимами, меж тем как на самом деле английское слово означает человека хорошо воспитанного, принятого в хорошем обществе.

В ту пору регент, позже ставший королем под именем Георга IV.

Автор надеется, что благосклонные читатели простят ему очевидные противоречия; учиться — значит противоречить самому себе; только постоянно пересматривая мнение о мире и о себе самом, можно прийти в конце концов к мнению наиболее разумному; высказать его — задача философа, путешественник же должен оставаться верным своей роли; всегда последователен только лжец: с ним я тягаться не желаю.

См. письмо четырнадцатое.

Так русские долгое время именовали московских князей.

Беспробудная дрема славян- следствие этого многовекового рабства, своеобразной политической пытки, заставляющей народы и царей растлевать друг друга.

Князь К *** был католиком. Все русские, стремящиеся к независимости ума и веры, склоняются к переходу под покровительство Римской церкви.

Прямодушие, которому я стараюсь не изменять, не позволило мне переменить что бы то ни было в этом письме; однако я вновь прошу читателя, который захочет сопутствовать мне в моем странствии, вначале сравнить мои мысли до путешествия с выводами, к которым я пришел после него, а уж затем составлять свое мнение о России.

Писано 10 июня 1839 года.

Петр назвался императором только в 1721 году.

Диккенс в своем рассказе о путешествии в Америку говорит, что нынче то же самое происходит в Америке. {221}

См. письмо тридцать второе.

Шницлеру принадлежит лучшее описание истории и географии России. {222}

У господина де Сегюра читаем: «Петр сам допрашивает этих преступников (стрельцов) под пыткой; затем, по примеру Ивана Грозного, он делается их судьей и палачом; он заставляет бояр, сохранивших ему верность, отрубать головы неверным боярам, которых только что приговорил к смерти. С высоты своего трона он бестрепетно наблюдает за казнями; более того, сам он в это время пирует, смешивая с чужими муками собственные наслаждения. Захмелев от вина и крови, держа в одной руке чарку, а в другой топор, он в течение часа сносит собственноручно двадцать стрелецких голов и, гордый своим страшным мастерством, приветствует каждую смерть новым возлиянием. В следующем году в ответ то ли на бунт царевых янычар, то ли на жестокую расправу с ними, во глубине империи разгораются новые восстания. Верные слуги Петра приводят в цепях из Азова в Москву восемьдесят стрельцов, и снова царь собственноручно отрубает им головы, причем бояре его обязаны во время казни держать казнимых за волосы» (История России и Петра Великого, сочинение господина графа де Сегюра. Париж: Бодуэн, 1829. 2-е изд. с- 327–328).

Длинный халат.

Опасения императора, пожалуй, поможет объяснить приводимый ниже рассказ, который прислал мне в январе 1843 года из Рима один из самых правдивых людей, каких мне довелось встречать. «В последний день декабря, — пишет он, — я зашел в церковь дель Джезу, украшенную по случаю праздника великолепными гобеленами. Прекрасный алтарь святого Игнатия, окруженный оградой, сиял огнями. Играл орган, в церкви собрался весь цвет римского общества; слева от алтаря стояли два кресла. Вскоре в церковь вошли великая княгиня Мария, дочь российского императора, и ее супруг герцог Лейхтенбергский в сопровождении свиты и швейцарских гвардейцев; они заняли приготовленные для них кресла, и не подумав опуститься на колени, хотя скамеечки для молитвы стояли перед креслами, и даже не взглянув на святое причастие. Придворные дамы уселись позади принца и принцессы, так что тем, дабы вести светскую беседу, приходилось поминутно оборачиваться. Два камергера остались стоять, как предписывает этикет. Ризничий решил, что эти господа стоят оттого, что им некуда сесть, и поспешил принести стулья; увидев это, принц, принцесса и их окружение разразились совершенно неприличным смехом. Тем временем церковь заполняли кардиналы, один за другим занимавшие свои места; последним явился папа; он опустился на колени и простоял так до конца мессы. Отзвучал Te Deum — песнь благодарности за милость Господню в истекшем году; один из кардиналов благословил верующих. Его Святейшество по-прежнему стоял на коленях; герцог Лейхтенбсргский наконец последовал его примеру, но принцесса даже не шевельнулась».

Упрек этот относится лишь к памятникам, построенным при Петре I и после него; в средние века, возводя Кремль, русские сумели отыскать архитектурный стиль, подобающий их стране и духу.

Однажды некий русский прибыл из Петербурга в Париж; соотечественница спрашивает у него: «Как чувствует себя государь? — Прекрасно. — А человек? Человека я не видел». Я постоянно твержу себе это словцо; русские согласны со мной, но никогда в этом не признаются.

Набережные Невы — гранитные, купол собора Св. Исаака — медный, Зимний дворец и Александрийский столп выполнены из прекрасного камня, мрамора и гранита, статуя Петра I отлита из меди.

Беседа повторена мною слово в слово.

Спустя несколько дней после того, как было написано это письмо, в домашней жизни двора произошла сценка, позволяющая судить о манерах нынешних молодых английских модников; они ничем не лучше и не хуже самых невежливых любезников Парижа: их своеобразная изысканная грубость весьма далека от учтивости Букингемов, Лозенов и Ришелье. — Императрица пожелала задать бал в узком кругу для этого семейства, прежде чем оно покинет Петербург. Для начала она самолично приглашает отца, что так славно танцует на своей деревянной ноге. «Ваше Величество, — отвечает старый маркиз, — в Петербурге меня осыпали удовольствиями, но такое обилие их выше моих сил; надеюсь, Ваше Величество позволит мне сегодня вечером откланяться, а завтра с утра перебраться к себе на яхту и возвратиться в Англию; иначе я умру в России от веселья. — Что ж, отступаюсь от вас», — произносит императрица, удовлетворившись сим учтивым ответом, достойным эпохи, когда, должно быть, старый лорд впервые появился в свете; затем, оборотившись к сыновьям маркиза, которые хотели еще задержаться в Петербурге, она говорит старшему: «Я рассчитываю по крайней мере на вас». — «Ваше Величество, — отвечает тот, — как раз в этот день мы отправляемся охотиться на оленей». Императрица, что слывет гордячкой, не отчаивается и приступает к младшему брату со словами: «Вы-то уж, по крайней мере, останетесь со мною». Юноша, не найдя отговорки, не знает, что и сказать; в досаде он подзывает брата и спрашивает его в полный голос: «Так значит, отдуваться должен я?» Анекдот этот изрядно позабавил весь двор.

Титул после замужества остался за ней.

Не говорил ли я вам? здесь при дворе все проводят жизнь в генеральных репетициях. Ни один русский император, начиная с Петра Великого, никогда не забывал, что призван сам заниматься обучением своего народа; и все они страшатся, как бы им не выказали недостаточно почтения.

Этого-то все и хотят.

В Польше.

По греческому обряду скульптуры в церквях запрещены.

Упрек этот, обращенный к Петру I и ближайшим продолжателям его дела, служит дополнением к похвальному слову императору Николаю, который взялся остановить сей нескончаемый поток {223}.

1 января в Петербурге и на празднестве в честь императрицы в Петергофе.

См. «Испанию при Фердинанде VII».

Автор не вычеркивает сию вспышку раздражения, дабы читатель сам оценил ее уместность. Дурное настроение, усилившееся из-за картины показного, невозможного слияния с народом, толкнуло его на бунт против лжи, тем более опасной, что и светлые умы оказались в ее власти.

См. далее письмо тридцать первое, писанное в Ярославле.

См. брошюру г. Толстого, озаглавленную «Взгляд на российское законода тельство», и т. д.

Буквально: «увешать гирляндами» (прим. перев.).

См. в конце книги «Краткий отчет о путешествии».

Беседки, опирающиеся на колонны или пилястры.

На следующий год эмсские воды вернули императрице здоровье.

Английская хижина

Думаю, я должен привести здесь отрывок из письма, что написала мне в нынешнем году одна женщина из числа моих друзей; рассказ ее ничего не добавит к тем деталям, о которых вы только что прочли, — разве только невероятная осторожность живописцаиностранца, который, оказавшись в парижском салоне, поведал о событии, случившемся в Петербурге тремя годами ранее, даст вам лучшее представление о подавлении умов в Ррссии, нежели мои слова. «Один итальянский живописец, что находился одновременно с вами в Санкт-Петербурге, живет теперь в Париже. Он, как и вы, рассказывал мне о катастрофе, в которой погибло около четырехсот человек. Говорил живописец шепотом. „Что ж, я знаю об этом, — отвечала я, — но отчего вы говорите шепотом?“ — „О! оттого что император запретил мне об этом рассказывать“. Я восхитилась подобным послушанием, не ведающим ни времени, ни расстояний. Но когда же вы, человек, не способный держать истину под спудом, напечатаете свои путевые заметки?»

Прилагаю к этому также выдержку из прекрасной статьи, напечатанной 13 октября 1842 года в «Журналь де Деба» по поводу книги, озаглавленной «Преследования и муки католической церкви в России». {224}

«В октябре 1840 года машинисты двух поездов, шедших по железной дороге между Санкт-Петербургом и Царским Селом в противоположных направлениях, не смогли заметить друг друга в густом тумане, и поезда столкнулись. {225}

Все разлетелось вдребезги. Говорят, что пятьсот человек полегли на месте — убитыми, искалеченными, либо более или менее тяжело раненными. В Санкт-Петербурге же почти ничего не было об этом известно. Назавтра с самого раннего утра лишь несколько любопытных дерзнули отправиться к месту катастрофы; они обнаружили, что все обломки расчищены, погибшие и раненые увезены, и о случившемся напоминают лишь несколько полицейских, которые, допросив любопытных о причине визита, отчитали их за любопытство и грубо приказали разойтись по домам».

Я счел своим долгом изменить некоторые обстоятельства и не называть имен, по которым можно было бы опознать конкретных лиц; но суть событий сохранена в рассказе самым тщательным образом.

Слова эти — ответ на письмо, полученное из Парижа.

См. портрет русских в письме тридцать втором, из Москвы.

См. эпиграф к книге и «Краткий отчет о путешествии».

Русские во всем поверхностны и глубоко овладели лишь искусством притворства.

См. описание Москвы.

См. «Россию, Польшу и Финляндию» г-на Ж.-А. Шницлера. Париж, изд. Жюля Ренуара, 1835, стр.93 — Должен раз и навсегда заявить, что это прекрасное и полезное сочинение, получившее одобрение в Петербурге, до крайности пристрастно, во всяком случае по форме своего языка: это необходимое условие для человека, желающего, чтобы в России снисходительно отнеслись к тому, что он пишет об этой стране.

Перечень памятников, их размеры и всю техническую сторону дела можно найти у Шницлера, стр. 200

См. письмо двадцать третье. 12 А. де Кюстин, т. I 353

См. ниже историю о том, как один француз, г-н Перне, был в Москве посажен в тюрьму.

См. в письме восемнадцатом описание костюма Федора князем *** в истории Теленева.

См. историю Теленева в письме восемнадцатом.

«Соединив каналом Мету с Тверью, Петр I установил сообщение между Каспийским морем и Ладожским озером, иначе говоря, между берегами Персии и Балтийского моря; однако на озере часто случались бури, и оно щетинилось подводными камнями, отчего Россия всякий год теряла изрядное число кораблей. Император Петр I замыслил избавить торговые суда от этого пагубного прохода по озеру, соединив посредством нового канала Волхов и Неву. Он приступил к работам, но помощники у него оказались скверные. Инженеры, вошедшие к нему в доверие, допустили ошибку и обманули его самого; они дурно провели нивелировку, и сие полезное сооружение было завершено лишь в царствование Петра II» («История России и основных наций Российской империи» Пьера Шарля Левека, 4-е издание, подготовленное Мальт-Бреном и Деппингом).

Я привожу этот отрывок из чувства справедливости. Я сужу о Петре I иначе, нежели большинство людей пишущих, и почел, что в связи с работами, сделавшими честь последующим царствованиям, уместно привести черточку, которая наглядно показывает проницательность ума основателя нынешней Российской империи. Он ошибся в общей направленности своей внутренней политики, однако в деталях управления обнаруживал безошибочность суждений и тонкий такт.

Balzac H. de. Correspondance. P., 1967. Т. 3. Р. 425

О переводах «России в 1839 году» см. примеч. к наст. тому, с. 6

О запрещении «России в 1839 году» Комитетом цензуры иностранной, воспоследовавшем уже 1/13 июня 1843 г., см. подробнее в примеч. к наст. тому, с. 6. Вначале запрет был наложен даже на верноподданную и весьма критическую по отношению к Кюстину брошюру H. И. Греча (о ней см. ниже), чтобы русская публика, паче чаяния, не ознакомилась с кюстиновскими «наветами» по гречевским выпискам, однако затем Главное управление цензуры все-таки разрешило продажу брошюры Греча в России (см.: Гринченхо. С. 75)

Под заглавием «Россия и русский двор» книга Кюстина в переводе К. Плавинского была напечатана в «Русской старине» (1891, № 1–2; 1892, № 1–2), затем под заглавием «Николаевская эпоха» — отдельным изданием в 1910 году, а под заглавием «Николаевская Россия» — также отдельным изданием в 1930 году; это последнее было переиздано в недавнее время дважды: в 1994 году отдельно и в l991 году в составе сборника «Россия первой половины XIX века глазами иностранцев». Список на первый взгляд внушительный, однако ни одно из названных изданий не содержит полного и точного перевода кюстиновской книги (не случайно ни в одном из них она не носит того названия, какое дал своей знаменитой книге французский автор — «Россия в 1839 году»). В «Русскую старину» вошли лишь некоторые главы книги, да и те частично не переведены, а пересказаны, издание 1910 года-откровенный пересказ, сопровождаемый пояснениями и восклицаниями издателя, В. Нечаева; издание 1930 года — не столько сокращенный перевод, сколько своего рода «дайджест» книги, дающий о ней примерно такое же представление, как подробный пересказ сюжета многотомного романа «В поисках утраченного времени» — о художественной манере Марселя Пруста.

Сокращенные переиздания выходили во Франции в 1946 г. и 1975 г — (под назв. «Письма из России») и в 1957 г — под названием «Путешествие в Россию»).

«Россия в 1839 году» была полностью переиздана в I9901 — парижским издательством «Solin».

Причем это деление книги на «письма», в противоположность тому, что утверждали многие недоброжелатели, — не просто литературный прием (см. подробнее в примеч. к наст. тому, с. 8 и 192).

Цит. по: Тагя. Р. 119 (С. П. Свечина — Э. де Лагранжу, 30 июля 1825 г.).

Аnnuе balzacienne. 1981, Р., 1981. P. 244

Chasles Ph. Memoires. P., 1876. Т. 1. P. 308–310.

Цит. по: Тат. Р. 273

См.: Парамонов Б. Непрошенная любовь: маркиз де Кюстин в России//Время и мы. 1993) (то же: «Звезда». 1995 № 2); Буянов М. Маркиз против империи, или Путешествия Кюстина, Бальзака и Дюма в Россию. М., 1993 (Cм. нашу рецензию на эту книгу: Новое литературное обозрение. 1995-№ 12. С. 400–403).

Ethel. Т. 1. Р. 293. Эта позиция отверженного вызвала, между прочим, одобрение такого строгого ценителя, как Бодлер; «Господин де Кюстин, — писал он в статье „Госпожа Бовари“ (1857), — представляет собою разновидность гения, чей дендизм доходит до идеальной беспечности. Это простодушие дворянина, эта романическая пылкость, эта честная насмешка, это небрежное проявление личности в каждом слове и жесте, — все это недоступно пониманию стада, так что этот превосходный писатель навлек на себя все несчастья, каких был достоин его талант» (Baudelaire Ch. Curiosites esthetiques. P. 1962. P. 643–644).

О влиянии Шатобриана и стремлении Кюстина от него избавиться см. также примеч. к наст. тому, с. 60.

Эстетика раннего французского романтизма. М., 1982. С. 154

Memoires el voyages. P. 103.

Цит. по: Custine A. de. Souvenirs et portraits. Monaco, 1956, P. 123 (письмо к Э. де Лагранжу от 1 октября 1818r.). О том же 26 мая 1817 г. Кюстин писал Рахили Варнгаген: «Если г-н де Шатобриан и принес Франции некоторое добро, он принес ей также и немало зла, и лично я еще долго буду ощущать это на себе самом. Он открыл гордыне и суетности прибежище в мечтательности и меланхолии; он перенес светские страсти в святилище добродетели, и с его благословения честолюбие мятущихся душ стало нередко принимать облик религиозного созерцания; увидеть так ясно, кто ты, и не иметь ни малейшей надежды измениться, — ведь это страшно!» (Lettres u Vamhagen. P. 197)

Lettres a Vernhagen. P. 197; письмо к Рахили Варнгаген от 26 мая 1817.

Цит. по: Тат. Р. 46.

Цит. по: Тагя. Р. 51

Цит. по: Maugras. P. 474 (письмо к матери 12 апреля 1814 г.).

Lettres d Vernhagen. P. 360–361. Те же мысли Кюстина высказывает и в «России в 1839 году» (см. наст. том, с. 212).

Espagne. P. 318.

См.: Liechtenhan F.-D. La progression de l'interdit: les recits de voyage en Russie et leur critique a l'epoque des tsars // Revue suisse d'histoire. 1993. Vol. 43. P. 15–41.

PC. 1886, № 7. С. 24. 389

Лелже. С. 143–151

См.: ГАРФ. Ф. 109. СА. Оп. 4. № 195- Л. 126. В конце концов русское правительство решило прекратить полемику с Кюстином и его «продолжателями», ибо «журнальная война и возражения ни к чему не ведут; они только возбудят внимание и породят бесконечные распри, в которых затмевается самая истина. Несравненно лучше следовать принятому нами правилу — возражать молчанием и презрением, тем более что оно уничтожается собственным своим излишеством; нелепость и огромность обвинений сами собою доказывают их неосновательность и ничтожность» (Отчет III Отделения за 1845 год — ГАРФ. Ф. 109. Оп. 223. № 10. Л. 93 об.).

НЛО. С. 124.

См. подробнее: НЛО. С. 114–115; 124–125; русский перевод опровержения Вяземского см.: Невелев Г. А. А. де Кюстин и П. А. Вяземский // Теоретическая культурология и проблемы отечественной культуры. Брянск, I992. С. 66.

Тютчев Ф. И. Политические статьи. Париж, 1976. С. 8.

Wiegcl. P. 96.

Хомяков А. С. О старом и новом. М., 1988. С. 83. 395

Пушкин. Т. 10. С. 161 (письмо к Вяземскому от 27 мая 1826 г.).

НЛО. С. 120, 126.

НЛО. С. 124 (письмо к П.А.Вяземскому от 22 декабря 1843/3 января 1844 г.)

Комментарии

Несколько слов издателя о втором издании.— Первое издание «России в 1839 году» вышло в мае 1843 года (объявлено в «Bibliographic de la France» 13 мая). Следует подчеркнуть, что встречающаяся в литературе версия о выходе некоего «самого первого» издания в 1840 или 1841 году (см.:П. А. Вяземский как пропагандист творчества Пушкина во Франции // ЛН. М., I952Т. 58. С. 320; Кийко Е. И. Белинский и Достоевский о книге Кюстина «Россия в 1839 году»//Достоевский. Материалы и исследования. Л., 1974. T.I. 189: Буянов М. И. Маркиз против империи… М., 1993) является плодом недоразумения. Повод к нему дали, по-видимому, известия о книге, распространившиеся после того, как весной 1840г. Кюстин устроил в своем парижском доме чтение отрывков из нее. Первое издание было так быстро распродано, что издатель Амио счел возможным уже в ноябре того же года выпустить второе издание тиражом 3000 экземпляров, причем две трети этого нового тиража разошлись в полтора месяца (см.: Lettres a Varnhagen. P. 472). «Несколько слов…» написаны самим Кюстином; см. в его письме к немецкому литератору Карлу Августу Варнгагену фон Энзе (1785–1858) от20 января 1844г.: «Во втором издании в предуведомлении книгопродавца я ответил на наиболее часто повторявшиеся замечания, и ответ этот навлек на меня новые критики» [Lettres a Varnhagen. P. 470]. Наиболее существенные дополнения, внесенные во второе издание,— рассказ о казни декабристов (письмо двадцать первое), рассказ о судьбе П.В. Долгорукова (письмо двадцать девятое), исправление неточностей в рассказе о семействе Лавалей (глава «Изложение дальнейшего пути»); см. об этом: Cadot. P. (225). О работе над вторым изданием Кюстин 14 июня 1843г. писал своей приятельнице Софи Гэ: «Я готовлю второе издание „России“ и исправляю ошибки, сделанные по непростительной оплошности. Успех хорош тем, что придает силы для исправления ошибок». 24 ноября 1843г. газета «Journal des Debats» поместила примечательную рекламную заметку, где сообщалось, что второе издание книги Кюстина, «выпущенное в более удобном формате, придаст еще больший вес суровым истинам, встревожившим Россию», а сам текст книги аттестовался как «простой, серьезный и точный». Реклама эта, а главное, сам факт появления второго издания меньше чем через полгода после первого так возмутил добропорядочных русских патриотов, что один из них, князь Элим Петрович Мещерский (1808–1844), бывший корреспондент министерства народного просвещения в Париже, 30 ноября 1843г. сообщил своему преемнику на этом посту графу Я.Н. Толстому «Эта реклама заставляет жаждать крови; моя же кровь кипит и приливает к вискам вот уже четыре месяца. Я подожду еще немного, а затем напишу опровержение, какого не написать другим <…> В апреле я вернусь в Париж, в мае опубликую мою брошюру о Кюстине, в июне кого-то одного из нас — либо его, либо меня — на свете уже не будет; это решено» (цит. по: Mazon A. Deux Russes ecrivains francais. P., 1964. P. 422; опровержение на Кюстина написал в результате не Мещерский, а Толстой). Третье и четвертое издание «России в 1839 году» вышли в 1846г.; пятое — в 1854г.; шестое — в 1855.) Ha этом история прижизненных изданий книги Кюстина о России кончается. Предисловия автора к третьему и пятому изданию см. в Дополнениях1 и 3. Добавления, внесенные Кюстином в третье издание, см. ниже в наших примечаниях.

…бельгийские контрафакции…— Тарн (Тот. Р. 799) указывает в общей сложности шесть таких контрафакций — «пиратских» перепечаток без согласия автора: две с указанием года издания (1843 и 1844) и четыре без года. По свидетельству Я. Н. Толстого (в его донесении Бенкендорфу) до марта 1844г. в Бельгии было продано 30 000 экземпляров книги Кюстина (ГАРФ. Ф. 109. СА. Оп. 4. №195. Л. 136). См. также т. 2, Дополнение 3.

…немецкий перевод…— Перевод Дизмана вышел в Лейпциге в 1843, там же вышло второе издание (без года), а в 1847г.— третье.

…перевод английский…— Вышел в Лондоне в 1843г. под названием «The Empire of the Czar» («Империя царей»); 2-е издание — там же, в 1844г.

…молчание крупнейших французских газет.— Кюстин не совсем прав: газеты активно участвовали в рекламной кампании. Первый анонс книги был опубликован в газете «La Presse» за три года до ее выхода, 7 марта 1840г. (см.: Тот. Р. 769; отрывки из «России в 1839 году» были напечатаны в «La Presse» 17 и 18 апреля, в журнале «La Mode» 5, 15 и 25 мая 1843г., в журнале «Le Voleur» 20 и 25 мая; объявления о выходе книги появились в течение мая едва ли не во всех крупных парижских газетах. До выхода второго издания во французской прессе успели появиться и несколько аналитических статей, причем весьма сочувственных. 15 августа рецензию в католическом журнале «Correspondant» опубликовал граф Мари Жозеф д'Оррер (i775-1849) который до начала Реставрации (1814) состоял в русской службе, затем служил секретарем французского посольства в Петербурге и потому хорошо знал русскую жизнь; одобряя взгляд Кюстина на положение религии в России, д'Оррер, однако, критикует автора за некоторые неточности и скороспелость суждений (см.: Cadot. Р. 243) — 10 сентября 1843г. рецензию на книгу «Россия в 1839 году» опубликовал протестантский еженедельник «Semeur», главный редактор которого Анри Лютерот, хотя и не разделял католических пристрастий Кюстина, выразил восхищение его стилистическим мастерством и «уважением к правде». Почти одновременно с выходом второго издания (14, i6 и 17 ноября) в газете «National» появились три пространные статьи Гюстава Эке (Hequet), который, хотя и порицал Кюстина за аристократизм, одобрял его критику Российской империи. Раздражение Кюстина «молчанием крупнейших французских газет» объясняется, по-видимому, тем, что о книге не высказались подробно влиятельные французские критики, такие, как Сен-Марк Жирарден (его весьма хвалебные статьи появились в «Journal des Debats» лишь в 1844г.: статья первая 4 января, статья вторая 24 марта) или Сент-Бев, который уклонился от подробного анализа «России в 1839 году» и в дальнейшем посвятил ей всего один абзац, да и то в статье, предназначенной для швейцарского, а не парижского журнала («Revue suisse», 3 июня 1843г.; см.: Tarn. P. 499; Cadot. P. 244); TAG) отпустив несколько колкостей по поводу манерности и многословия Кюстина, засвидетельствовал, однако, что новая книга «производит впечатление». После второго издания положение резко изменилось; «Кюстин,— докладывал 5/17 января 1844г. в Петербург Я. Н. Толстой,— жалуется в предисловии ко второму изданию на молчание крупнейших французских газет, но если он когда-нибудь опубликует третье издание, он будет уже не вправе жаловаться, ибо возникает впечатление, что газеты только и дожидались второго издания, чтобы начать говорить об этой книге, и никогда еще общественное внимание не было так возбуждено» (ГАРФ. Ф. 109. СА. Оп. 4. №192. Л. до об.; подл. по-фр.).

…избранный же нами формат…— Первое издание вышло в формате in-8н; второе — in-12н.

Яростные нападки… со стороны русских…— Ко времени выхода из печати второго издания «России» была написана и издана (на французском языке) лишь одна антикюстинская брошюра — «Реплика о сочинении г-на де Кюстина, именуемом „Россия в 1839 году“» за подписью «Русский»; она появилась в конце сентября 1843г (объявлена в «Bibliographic de la France» 23 сентября I843), а позже была переведена на английский и немецкий языки. Автором ее был Ксаверий Ксавериевич Лабенский (1800–1855) польский дворянин, состоявший в русской службе (и одновременно, сочинитель французских стихов под псевдонимом Jean Polonius). Входя в ряд опровержений Кюстина, опубликованных с ведома русского правительства, брошюра Лабенского выделялась среди них спокойным, уважительным тоном; ругая Кюстина за необъективность и ошибочность его суждений о русских, автор «Реплики» признает, что иные из злоупотреблений, обличаемых французским автором, существуют в действительности; впрочем, замечает он, правительство сознает их и поощряет их обличение, свидетельство чему — пьеса Гоголя «Ревизор» (Labinski. P.46–47). Брошюра Лабенского, «пикантная сатира, колкая и саркастическая», по свидетельству Я. Н. Толстого, который по поручению русского посольства в Париже занимался ее изданием, имела среди французов такой успех, что уже в январе 1844г. стараниями Толстого вышло ее второе издание (ГАРФ. Ф. log. СА. Оп. 4. №195 25 нб-> подл. по-фр.). По мнению М. А. Корфа, в брошюре Лабенского вся книга Кюстина «покрыта язвительною насмешкою, и весь он, так сказать, одурачен: лучший способ ответа, и особенно во Франции, где насмешка составляет такое опасное оружие» (дневник, 5 ноября 1843г.— ГАРФ. Ф. 728. Оп. 1. №1817. Ч. 6. Л. 253 об.). Говоря о нападках русских, Кюстин, по-видимому, имел в виду не только брошюру Лабенского, но и устные известия о реакции на первое издание его книги, которая, как сообщал 30 июня 1843г. поверенный в делах французского посольства в Петербурге министру иностранных дел, Гизо, была запрещена цензурой (после недолгого колебания императора, желавшего вначале разрешить продажу, дабы показать, что он придает Кюстиновым «наветам» очень мало значения; см.: Cadot. P. 229; НЛО. С. 111, 132); в новейшей работе указана точная дата, когда книга Кюстина была запрещена Комитетом цензуры иностранной — 1/13 июня 1843г. (см.: Гримгюсо. С. 74)— Во французском свете летом 1843г. шли толки о том, что «в Петербурге читают Кюстина с яростью — именно с яростью, ибо у русских книга вызывает ужасный гнев» (слова дочери российского вице-канцлера К. В. Нессельроде, зафиксированные 4/16 июня 1843г. в дневнике герцогини де Дино — Dim. P. 289). Наиболее резкой критике со стороны русских авторов книга Кюстина подверглась уже после выхода второго издания (см. подробнее во вступительной статье).

…дабы представить Францию страной идиотов…— Этот прием неоднократно использовался и в печатных опровержениях на книгу Кюстина, и в приватных репликах на нее; ср., например, у Лабенского утверждение, что недоброжелатель мог бы опорочить Францию, представив ее страной, природа которой исчерпывается бордоскими ландами и меловыми равнинами Шампани, а история — отравлениями и массовыми убийствами соотечественников (Labinski. Р.33–35); язвительный пассаж на ту же тему занес в дневник секретарь русского посольства в Париже Виктор Балабин: «Будь у меня время и место, я забавы ради показал бы, как можно описать в той же манере, в какой г-н де Кюстин пишет о России, Францию и французов. Возьмем, например, таможни: вы приезжаете на границу, у вашего ребенка с собою азбука, изданная в Брюсселе; ее конфискуют — вот вам и свободный обмен мыслями; у вас в кармане несколько сигар — их конфискуют; чай также, кружева, шелка и проч.— также; вот вам и свобода торговли! Содержание заключенных в наших русских тюрьмах жестоко!— а Мон-Сен-Мишель с заключенными, о здоровье которых ежедневно извещает нас „National“? И что же мы там читаем? Тот повесился, этот зарезался, тот сошел с ума…» (Balabine. P. 158); ср. также в одном из донесений Я. Толстого: «Славную книгу мог бы сейчас написать о Франции кто-нибудь из русских, в отместку за книгу о России маркиза де Кюстина: стоило бы только перечислить все обвинения, которыми осыпают друг друга различные партии; стоило бы только воспроизвести все то, что высказывается в печати о непорядках, безнравственности, корыстолюбии, недобросовестности и даже бесчеловечности французов!» (ЛН. М., 1937 Т. 414).

…упрек в неблагодарности…— Имеется в виду неблагодарность по отношению к Николаю I. Во всех свидетельствах, касающихся реакции императора на книгу Кюстина, подчеркивается его глубокая уязвленность поведением Кюстина, ответившего на любезный прием «клеветническим» отчетом о путешествии. Ср., например, один из рассказов, циркулировавших летом 1843г. среди русских за границей: «Мне сейчас рассказывал приезжий из Петербурга, что Государь был очень рассержен книгою Кюстина и сказал, что в другой раз его так не поймают, то есть, что он с чужестранцами — разговаривать не будет. Он раз пришел в 11 часов вечера — в салон к Императрице, проведя весь вечер в чтении Кюстина и весь в гневе; сказал Императрице, что покажет ей кое-что, что удивит ее. Он не мог спокойно говорить о книге Кюстина» (письмо А.И. Тургенева к Н.И. Тургеневу из Мариенбада от 13/25 июля 1843г.; НЛО. С. 120). Кюстин был в курсе атих слухов; 24 июня 1843г. он писал Софи Гэ: «Я узнал от очевидца, что большая часть книги была прочитана в присутствии императора и его семейства, которые постоянно прерывали чтение своими комментариями, возражениями, а порой и подтверждениями: хотел бы я, как говорится, проскользнуть туда маленькой мышкой». Позднейшие мемуаристы объясняли гнев императора получением им — уже после первой встречи с Кюстином — компрометирующей информации о нравственности визитера, после чего отношение к гостю переменилось — «и книга явилась как мщение» (Бутурлин М. Д. Записки//. 1901, №12. 0.434). Сам Кюстин энергично оспаривал такое объяснение в своих письмах 1843г.: «Многие утверждали, что убеждения мои переменились от того, что Император и, следственно, двор переменили свое обращение со мной. Я снес молча многие другие несправедливости, не стал бы возражать и на эту, даже говоря с вами, но на сей раз дело идет не только обо мне, но и о благополучии всего человечества, и я обязан отвечать на клевету, опровергнуть которую легко одним словом: я ездил в Россию в 1839 году, а в 1840 году императрица была в Эмсе и на глазах всей находившейся там публики обращалась со мною точно так же, как и в Петербурге, иначе говоря, с такой любезностью, что мне пришлось выдержать суровую битву с самим собой, прежде чем опубликовать сочинение, которое не могло не опечалить ее и не лишить меня ее милостей, хотя, несомненно, в нем невозможно найти ни единой строчки, неблагодарной по отношению к ней лично» (письмо к В.Гюго от 13 декабря 1843г.). Тем не менее молва о неблагодарности Кюстина прочно утвердилась в критике; ср. восклицание императора, пересказываемое в брошюре Ф. Вигеля: «Итак, г-н де Кюстин, вы являетесь ко мне, представляетесь легитимистом, втираетесь ко мне в доверие, а потом отдаете меня и мой народ на поругание Луи-Филиппу! А ведь и вы делали мне признания… но, будьте покойны, я честнее вас, я не предам их огласке!» (Wiegel. P. XI). С другой стороны, доброжелательные западные читатели разрешали вопрос о корректности Кюстиновой критики Николая I в положительном смысле. Ср., например, размышления герцогини де Дино в дневниковой записи от 26 мая 1843г.: «Я продвинулась в чтении второго тома книги г-на де Кюстина. Он рассказывает в этом томе о своих беседах с императором и императрицей, которая радовала его речами изысканными и кокетливыми, явно рассчитанными на позднейшую огласку. Читая все это, я задавалась вопросом, должен ли путешественник, обязанный гостеприимным приемом исключительно страху, какой внушает хозяевам его ремесло — ремесло сочинителя, желанию хорошо выглядеть на страницах его будущей книги и опасению, как бы автор не изобразил их чересчур строго и пристрастно,— так вот, должен ли этот путешественник отвечать хозяевам так же благодарно и сдержанно, как отвечал бы он им, принимай они его любезно и гостеприимно без всякой задней мысли, просто потому, что его общество им приятно. Признаюсь, я не знаю точного ответа; хотя вообще деликатность и скромность кажутся мне в любом случае предпочтительнее, я не могу не извинить литератора, полагающего, что заинтересованная любезность стоит куда дешевле благожелательности бескорыстной и непроизвольной. Впрочем, Кюстин передал разговоры императора в тоне вполне лестном; самый свободный и критический ум в той или иной мере подпадает под влияние августейших любезностей. Тем не менее книга эта придется русским совсем не по вкусу; разумеется, после нее путешественников в России будут принимать холоднее и сдержаннее» (Dino. P. 274)

…ныне, когда у них не осталось ни судей… ни самих этих правил!— Намек на Июльскую монархию; Кюстин был убежден, что после 1830г. к власти пришли выскочки и посредственности, которые под прикрытием красивых речей о свободе и счастье человечества подавляют любую духовно независимую личность.

…сочинялись в два приема…— 19 октября 1839г. из Эмса, куда он прибыл прямо из России, Кюстин писал Виктору Гюго: «Я описал свое путешествие, но не стану публиковать написанное. Меня слишком хорошо принимали, чтобы я мог сказать то, что думаю, а иначе я писать не умею». В основу книги легли реальные письма Кюстина; одно из них, к г-же Рекамье из Нижнего Новгорода, от 22 августа / 3 сентября 1839г., опубликовано в кн.: Cadot. P.219–222; известно также, что писатель пользовался письмами, написанными «по свежим следам», при работе над двенадцатым и двадцать третьим письмом (см.: Тат. Р. 521). Впрочем, все эти письма он подверг радикальной переработке. 20 декабря 1841г. Кюстин писал Виктору Гюго из Милана: «Все лето я провел за пополнением четырех толстых томов, посвященных России,— книге, которой я страшусь не из трусости, а из сознания собственной слабости; выходить на бой с колоссом, с которого я намереваюсь сорвать маску, имея так мало боеприпасов, как я,— предприятие слишком дерзкое, особенно если учесть, что я провел в России всего три месяца! Я знаю, что правота на моей стороне, я полагаю также, что разглядел в верном свете хотя бы самое основное, а главное — что я оценил по заслугам плоды восточного деспотизма, подкрепляемого европейской цивилизацией, но я не чувствую в себе довольно сил для того, чтобы изобразить эти очевидные истины публике и вселить мои убеждения в души читателей. Я успокаиваю себя мыслью, что я сделал все, что мог, и что большего с меня спрашивать не приходится». 6 марта 1842 r. Кюстин сообщал Софи Гэ: «Я работаю над моей книгой; это сущая гидра…»; 11 марта 1842г. подтверждал: «Я по-прежнему работаю, как уже писал вам, и надеюсь выпустить книгу ближайшей осенью». Вчерне рукопись была закончена 6 мая 1842г.; полностью — 9 сентября 1842г.; в начале 1843г. (не раньше 22 января) был подписан контракт с издателем Амио (см.: Тат. Р.487–495)

…слышанными от поляков…— После подавления польского восстания 1830–1831гг. (см. подробнее примеч. к наст. тому) «анекдоты» о России, слышанные от поляков во Франции, главном центре польской эмиграции, могли быть лишь недоброжелательны. О польском семействе Гуровских, связанном с Кюстином особенно тесными узами, см. примеч. к наст. тому, с. 270. Русские власти приписывали большую роль в «распространении клевет и лжей на Россию» польским выходцам: «они участвуют и в составлении французских пасквилей: это обнаруживается, между прочим, из того, что в статьях и книжках с клеветами на Россию все иноязычные собственные имена искажены и только польские написаны правильно» (Отчет III Отделения за 1845 год — ГАРФ. Ф. 109. Оп. 223. №10. Л. 91 об. 92).

Эпиграф — предшествует книге, начиная со второго издания. В первом издании эпиграфом служила цитата из поучения Владимира Мономаха, почерпнутая Кюстином из «Истории государства Российского» (т. II, гл. VII; о французском издании Карамзина, которое читал Кюстин, см. примеч. к наст. тому, с. 126): «Всего же более чтите гостя, и знаменитого, и простого, и купца, и посла; если же не можете одарить его, то хотя брашном и питием удовольствуйте: ибо гости распускают в чужих землях и добрую, и худую об нас славу». Московский почтмейстер А.Я. Булгаков (1781–1863), которому «случалось два раза обедать» с Кюстином в Москве (см.: НЛО. С. 117), занося в свой дневник «Современные происшествия и воспоминания мои» впечатления от знакомства с первым изданием книги Кюстина, заметил: «Он как будто нарочно из бесстыдства или для собственного своего обвинения вставил в книге своей следующий эпиграф, заимствованный из Российской истории Карамзина… (далее приводятся слова Поучения). Кюстин поступил совершенно вопреки советов великого князя, хотя был принят царскою фамилией) с особенною ласкою и всеми русскими со свойственным им радушием» (НЛО. С. 122). Во втором и последующих изданиях цитата из Мономаха сохранилась в «Кратком отчете о путешествии», входящем в письмо 36-е (см. Т. 2, с. 338)

…путешествовать… неисчерпаемый запас…— Это ощущение сформировалось у Кюстина еще в юности; ср. его признания в письмах: «Мне необходимо покидать самого себя; иной раз я ощущаю такую потребность скитаться по свету, словно, изменив место пребывания, смогу изменить свое существо» (маркизу де Лагранжу, 14 августа 1818г.) или: «Я по-настоящему становлюсь самим собой, лишь обретя независимость путешественника» (ему же, май 1822г.; цит. по: Espagne. P. VI). С. 11.

Я хранил в своем сердце религиозные идеи…— Недоброжелатели склонны были воспринимать предисловие к «России в 1839 году» как плод кюстиновского лицемерия, как попытку «растопить лед и снискать расположение Сен-Жерменского предместья» (рецензия из английского журнала «Quarterly Review», переведенная в изд.: Bibliotheque universelle deGeneve. 1844. Т. 52. P. 105). Сходным образом секретарь русской миссии в Париже Виктор Балабин в дневнике охарактеризовал это предисловие как «смутное, сомнительное, где он <Кюстин> толкует о своей религии, которую, по всей вероятности, знает очень неглубоко, и о нашей, которую не знает вовсе», как «уступку нынешнему направлению <…> пылкой религиозности, царящей ныне во французском обществе», где «нет туриста, нет путешественника, который не считал бы себя обязанным глубоко исследовать религиозный вопрос — и один Бог знает, как они его исследуют» (Balabine. P. 125; запись от 19 мая 1843г.). В самом деле, сочувственное внимание к судьбам польских католиков, подвергавшихся гонениям в Российской империи, отличало определенную часть французских легитимистов и омрачало их видение России, вообще весьма восторженное (отсюда — обилие материалов о преследованиях католиков в Российской империи). В рассуждениях Кюстина на религиозные темы не следует, однако, видеть простую уступку политической конъюнктуре. Кюстин напряженно размышлял о религии с юности. «Я ощущаю самую живую, самую настоятельную потребность сделаться учеником! и до тех пор, пока я не отыщу своего Мессию, мне не узнать покоя! Все мое несчастье, возможно, происходит оттого, что я ищу наставника на земле; мне следовало родиться восемнадцатью столетиями раньше, чтобы стать счастливым вполне… вера способна заменить счастье!»,— писал он матери 31 мая 1815г., а она, в свою очередь, сообщала в ту же пору своей матери, что Астольф всерьез собирается удалиться в монастырь (Maugras. P. 492)— Рахили Варнгаген, которой он поверял самые сокровенные свои помыслы, Кюстин писал б января 1817г.: «Наши побуждения не зависят от нас, но мы вправе выбирать между побуждениями противоположными, главный же источник нашего могущества <…> — умение понять, какое из этих побуждений более согласно с видами Господа. Следственно, единственное наше прибежище — молитва; в ней обретаем мы тягу к тому утраченному наследству, какое нам столь напыщенно расписывают под именем свободы. Истинная наша свобода — в сознании нашего рабства…» (Lettres a Varnhagen. P. 117)— Показательно, что заглавные герои первого и последнего романов Кюстина, Алоис и Ромуальд, наделенные некоторыми автобиографическими чертами, избирают религиозное поприще. Судьбой католической церкви в царской империи писатель продолжал интересоваться и после выхода «России в 1839 году»; в 3-е издание он включил обширные отрывки из книги немецкого богослова А. Тейнера «Злоключения католической церкви обоих обрядов в Польше и в России» (1841; фр. пер. 1843; см. во втором томе Дополнение 2).

Иные утверждают, что цель эта… будет достигнута и без помощи нашей религии…— В начале 1840-x г. во Франции в очередной раз обострились споры о месте католической религии в современном обществе; весной 1843г. профессора Коллеж де Франс Э. Кине и Ж. Мишле начали читать курсы лекций, в которых утверждали естественное происхождение всех религий и выступали против иезуитов, за полную секуляризацию народного образования. Эти взгляды продолжали давнюю французскую традицию восприятия католической церкви и ее самого могущественного «отряда» иезуитов — как источника всех общественных зол (о сугубо мифологическом характере этих представлений см.: Leroy M. Le mythe jesuite. DC Beranger a Michelet. P., 1992.). С другой стороны, чем сильнее становились в обществе социалистические тенденции, тем активнее начинали некоторые мыслители искать спасения от разрушительного социализма в религии: «…еще вчера иезуитов гнали и отлучали от народного образования, и вдруг все изменилось; пугало, каким еще недавно были иезуиты, ультрамонтанское духовенство, католическая нетерпимость (согласно выражениям тех лет), пало перед лицом опасности более очевидной. Социализм, отвратительный социализм стоял у наших дверей! Содрогаясь от страха, французское общество призвало себе на помощь в борьбе с этим ужасным врагом всех, кого только можно: епископов, кюре, монахов, даже иезуитов. Ложные страхи, химерические опасения, тактические сомнения все исчезло в виду настоящей угрозы…» (Nettement A. Souvenirs de la Restauration. P., 1858. P. 253; ср. сходную постановку вопроса: католичество или социализм применительно к русскому обществу в брошюре русского иезуита И.С. Гагарина «Католические тенденции в русском обществе», 1860). Добавим, что скептицизм Кюстина относительно «католической угрозы» разделяли и его русские оппоненты; так, не принявший его книгу П.А. Вяземский вскоре после ее появления в свет (30 октября 1843г.) высказал в частном письме схожие взгляды: «Ну, можно ли в наше время бояться иезуитов и духовного деспотизма? Между тем страшно видеть, как устроены наши так называемые христианские общества. Религия должна бы быть в них основанием и краеугольным камнем, а вместо того она везде камень преткновения. Везде опасаются ее и стараются устранить от общей народной жизни. Ее точно будто терпят как необходимое, но пагубное зло, от которого нельзя достаточно оконопатить, застраховать, оградить общество так, чтобы и оно до нее не касалось и не было подвержено влиянию ее. <…> Духовная власть — люди, конечно, следовательно, грешны и слабы и падки на злоупотребления: исправьте их, но не трогайте духовной власти и не унижайте ее вашими подозрениями и опасениями. Кому же образовать христиан, как не духовным пастырям, а между тем только того и боятся, чтоб духовенство как-нибудь не вмешалось в воспитание юношества. Что за путаница, что за превратность в понятиях! Воля ваша, все это нелепо» (РО ИРЛИ. Ф. 309. №475 163; письмо к А.И. Тургеневу).

…даровать покой одной-единственной душе… из двух авторитетов… одобрение восемнадцати столетий.— Наиболее подробная апология принципа авторитета и традиции, противопоставленного «тупому упрямству или безрассудной гордыне» одиночек, была дана в нашумевшей книге Ф.-Р. де Ламенне (1782–1854) «Опыт о равнодушии в области религии» (1817–1823): «Разве разумнее и надежнее говорить: „Я верю в себя“, нежели: „Я верю в род человеческий“? Кому из этих двух авторитетов отдать предпочтение: вашему разуму или разуму человечества?» (Lamennais F.-R. de. Oeuvres completes. P., 1844. Т. 1. Р. б-8) Именно к подобным «традиционалистским» представлениям восходит комментируемый пассаж Кюстина.

Стань все церкви мира национальными, иначе говоря, протестантскими или православными…— Идеи, восходящие к книге Жозефа де Местра (1753–1821) «О папе» (1819, ч. IV, гл. б): «Отделившиеся церкви ясно ощущают, что им недостает единства, что над ними нет власти, что у них нет места, где они могли бы собраться и держать совет. Одно соображение первым приходит на ум и поражает его: „Столкнись такая церковь с некими трудностями, подвергнись одна из се догм нападкам, какой суд разрешит этот вопрос, если над церквями нет ни человека, их возглавляющего, ни Вселенского собора?“» На связь комментируемых рассуждений Кюстина с идеями де Местра, «которые, даже будучи неправильными, всегда новы и пикантны», указал К. Лабенский (Labinski. P.49–54), упрекнувший Кюстина в том, что, проповедуя терпимость, он не выказывает таковой в разговоре о некатолических религиях. Мысль о том, что национальная церковь — не более, чем государственное учреждение, подчиненное главе государства, Кюстин мог почерпнуть и у последователя де Местра графа д'Оррера, автора книги «Преследования и муки католической церкви в России» (см.: Persecutions et souffrances de l'Eglise catholique en Russie. P., 1842. P.16–17), которую читал в конце работы над «Россией в 1839 году» и на которую ссылается ниже (см. наст. том, с. 282; т. 2, с. 314). О национальных церквях см. также т. 2, с.95–97.

…протестантизм, чья сущность отрицание…— Вслед за Ж. де Местром, писавшим в книге «О папе» (ч. IV, гл. 1), что «всякая церковь, не являющаяся католической, есть церковь протестантская <…> ибо что такое протестант? Это человек, который протестует, а уж против какой именно догмы он протестует,— неважно», Кюстин неизменно подчеркивал «относительный» характер протестантизма, лишенного, по его убеждению, абсолютных ценностей: «Эта религия сохраняет силу лишь в эпохи просвещенные; против варварства она бессильна. <…> Мощь протестантизма мощь отклика; религия эта до самого конца будет нести на себе отпечаток своего происхождения и падет сама собою в тот момент, когда в мире не останется вещей, нуждающихся в реформировании, и от церкви потребуется способность к созиданию» (Memoires et voyages. Р. 342)

…более или менее утонченное язычество, имеющее храмом природу…— Намек на пантеистические тенденции, опасность которых адепты традиционного католицизма постоянно подчеркивали в 1830-40гг. (так, в пантеизме обвиняли Ламартина за выпущенную в 1836г. и вскоре запрещенную церковью поэму «Жослен», а в 1839г. аббат Маре выпустил целую книгу разоблачительного характера под названием «Опыты о пантеизме в современном обществе»).

…король, известный своей терпимостью, и министр-протестант…— Имеется в виду Луи-Филипп (1773-I850, король французов в 1830–1848гг.), который уважал веру большинства своих подданных, но, в отличие от своего предшественника Карла X, отнюдь не был ревностным католиком, и Франсуа Гизо (1787–1874) c 1840г. министр иностранных дел и фактический глава правительства, родившийся в протестантской семье и исповедовавший веру отцов, но чуждый фанатизма; в бытность свою министром народного образования (1832–1837) он даже желал восстановить в Сорбонне «богословский факультет, выписав сюда многих, уехавших профессорствовать из Франции в Бельгию: но министру-протестанту не удалось оказать этой услуги галликанской церкви — и четыре профессора богословия так же мало исполняют свои обязанности, как и другие профессоры неточных наук» (Тургенев А.И. Хроника русского. М.; Л., 1964-С. 144).

Неокатолицизм — одна из ветвей христианского социализма, основателем которой был Филипп Жозеф Бенжамен Бюшс (1796–1865), проповедовавший это учение на страницах своего журнала «Европеец» (1831–1832; 1835–1838) и в книге «Опыт полного изложения философии с точки зрения католицизма и прогресса» (1838–1840, т.1–3). Неокатолики пытались примирить католицизм с революцией, идею божественного откровения с идеей общественного прогресса, в котором видели реализацию небесного предопределения. Кюстин резко полемизировал с «неохристианством», или неокатолицизмом, еще в книге «Испания при Фердинанде VII» (письмо 44-e), гдe назвал эти теории «республиканской мифологией», «выдумками, сочиненными на потребу демагогам всех стран», попыткой обновить с помощью веры «политические доктрины XVIII века», приведшие Францию к революции (Espagne. Р.443–445)

Впрочем, католическая Церковь способна меняться…— В 1820-1830-е годы вопрос о способности католической церкви к изменению и о допустимых границах церковных реформ волновал многих мыслителей. Наиболее трезвые умы из числа сторонников церкви сознавали, что «всякий, кто ныне вознамерится отстаивать католическую религию в ее прежних формах, отрывая ее от изменившегося общества, ввергнет народы во власть протестантизма» (Chateaubriand F.-R. de. Oeuvres completes. P., 1827. Т. 27. P. 249). С другой стороны, попытки обновления ортодоксального католицизма по большей части приводили к созданию сект, основатели которых были движимы прежде всего непомерным честолюбием и уходили от христианства очень далеко.

…прежде страх или корысть внушали путешественникам лишь преувеличенные похвалы; ненависть вдохновляла на клевету…— Преувеличенные похвалы русское правительство слышало в основном из уст литераторов, чьи услуги оно в той или иной форме (щедрым приемом в России или дорогими подарками по написании книги) оплачивало; «клевета» звучала из уст людей, которые посещали Россию независимо от правительства или были им обижены; Кюстин, однако, сломал эту традицию: будучи принят и обласкан при дворе, ответил «наветами». Имена предшественников Кюстина, у которых он сознательно заимствовал факты и наблюдения или с которыми сближался в описаниях и выводах невольно, будут названы ниже в соответствующих примечаниях.

…немалая награда за немалые неудобства.— Примечание Кюстина к пятому изданию 1854г.: «В ту пору автор был склонен примириться с формой правления, какую избрала для себя Франция; но сердце его никогда не было к ней привязано».

Не осмеливаясь отправлять письма по почте…— Признание это неоднократно вызывало язвительные возражения; ср., например, у П.А. Вяземского: «Автор хочет уверить нас, будто сочинял в России письма двух родов: первые, хвалебные, предназначенные для отправления по почте, и вторые, правдивые и разоблачительные, предназначенные для хранения в портфеле автора, боящегося полиции. Странный способ беречься от полицейских соглядатаев — хранить компрометирующие бумаги при себе, особенно если останавливаешься на постоялом дворе и постоянно замечаешь подле себя шпионов <…> Не проще ли было бы в этом случае снести письма во французское посольство, откуда они отправились бы во Францию с курьером? каким бы варварским, инквизиторским и деспотическим ни было наше правительство (на взгляд г-на де Кюстина), я до сих пор не слыхал, чтобы посланники чужих держав жаловались на раскрытие их дипломатических секретов» (Cadot. P. 269; подл. по-фр.). Меж тем опасения Кюстина были отнюдь не беспочвенны: известно, что распечатыванию и прочтению подвергалась в России даже переписка французского посла Баранта с женой (см.: Герштейн Э. Г. Судьба Лермонтова. М., 1986. С. 34)! Анекдоты «об обыкновении здешнего почтамта вскрывать корреспонденцию» были распространены в дипломатической среде; ср., например, дневниковую запись от 4 апреля 1839г., принадлежащую американскому посланнику в Петербурге Далласу: «Не так давно один из иностранных министров (т.е. посланников) жаловался самому графу N. (почт-директору), что получил с почты пачку денег перемятыми, испачканными и явно распечатанными.— „Это, надо полагать, вышло по недосмотру,— равнодушно отвечал граф.— Хорошо, я распоряжусь, чтобы впредь были аккуратнее“. В другой раз шведский посол, встретившись с директором почт, посоветовал ему, чтобы его подчиненные поосторожнее читали корреспонденцию из Швеции. Директор горячо утверждал, что ничего подобного не могло случиться.— „Я и сам не считал это возможным,— отвечал швед,— но они по рассеянности посылают мне стокгольмские депеши за печатью голландского министра иностранных дел“» (Вестник иностр. лит. 1896.№7. С. 13). Рассуждения Кюстина о ненадежности российской почты врезались в память первых читателей; характерен контекст, в котором упоминает Кюстина В. А. Жуковский (в письме к А. Я. Булгакову от 10/22 октября 1843г. из Дюссельдорфа): «Вот уже Бог знает сколько времени, как я не получаю писем ни от кого из своих. Я знаю, что ко мне должны быть письма, а писем нет. Это проказа почты. Жалуюсь тебе, как почт-директору. У нас, это известно, письма распечатываются и много незваных читателей заглядывает в страницы, писанные не для них, отчего, конечно, великой пользы нет никому — но пусть читают, да вот что худо, прочитанные письма бросаются и не доходят к тем, кому они адресованы, а часто бывает в них большая нужда. A propos (кстати.— фр), читал ли ты собаку-Кюстина?» (Жуковский В. А. Сочинения. Изд. 7-е. СПб., 1879. Т. 6. С. 556)

…целых три года я не отваживался обнародовать ее…— Причина заключалась не только в опасениях и сомнениях нравственного порядка, но и в манере Кюстина работать над текстом, которую сам он в письме к Варнгагену от 7 августа 1843г. охарактеризовал следующим образом: «…я записываю живо, страстно, безоглядно свои первые впечатления и почитаю свой труд законченным. После я возвращаюсь к нему, убеждаюсь, что передо мною — лишь слабый набросок, что мысли мои внятны лишь мне одному, что надобно разъяснить их читателям, расположить их в определенном порядке, а главное — добиться чистоты формы и правильности рисунка…» (Lettres it Varnhagen. P. 466).

Эмс, 5 июня, 1841 года.— По старому стилю — 24 мая. Кюстин, естественно, выставляет все даты по новому стилю; в наших комментариях, там, где речь идет о событиях, происходящих в России, указаны две даты: по старому и новому стилю. Наследник российского престола — Александр Николаевич (1818–1881, с 1855г. император Александр II. С 25 мая 1838г. он путешествовал по Европе и, возвращаясь из Англии, 23 мая / 4 июня 1839г. приехал на немецкий курорт Эмс, где провел два дня. В свите наследника, помимо воспитателя В. А. Жуковского, находились попечитель наследника, член Государственного совета, доверенное лицо Николая I и будущий (с 1844г.) шеф жандармов граф Алексей Федорович Орлов (1786–1861); начальник двора цесаревича Александр Александрович Кавелин (1793–1850); «для переписки с различными посольствами и вообще для переписки <…> Иван Матвеевич Толстой; для осмотра всего относящегося к военной части — флигель-адъютант <…> барон Вильгельм Карлович Ливен, для наблюдения за нравственностью молодых адъютантов цесаревича — Владимир Иванович Назимов», а в качестве бухгалтера — Василий Андреевич Долгоруков (Долгоруков П.В. Петербургские очерки. М., 1992. С. 175). Кроме них, в свиту входили адъютант, а впоследствии «самый могущественный из временщиков» граф Александр Владимирович Адлерберг (1818–1888) — «человек ума весьма недалекого, но чрезвычайно сметливый, хитрый и ловкий <…> страстный картежник, неисправимый мот, беспрестанно нуждающийся в деньгах» (Там же. С. 148), и лейб-медик цесаревича Иван Васильевич Енохин (1791–1863), который, если верить слухам, сообщаемым П. В. Долгоруковым, и убедил императора, что его сыну для здоровья необходимо провести зиму за границей.

…не похож на калмыка.— Убежденность, что русский непременно должен походить на калмыка (или казака), была свойственна не одному Кюстину; задолго до появления его книги и даже до его приезда в Россию «Северная пчела» в очерке В. В. В. (В.М. Строева) «Как в Париже знают Россию» (18 мая 1839) высмеивала французские стереотипы мышления; «Француз думает, что мы все — казаки. Русский и казак — в Париже совершенно одно и то же. Парижанин думает, что статский казак назывался русским, а военный русский — казаком; впрочем, в существе (au fond) это совершенно то же самое. Вследствие такого общепринятого мнения парижанин удивляется, не находя в русском калмыкской физиономии, то есть сплюснутого носа, выдавшихся скул, и говорит: „Monsieur n'a pas l'air russe, du tout, du tout“ (У вас, сударь, вид совсем, совсем не русский.)»

…контраст между смеющимися молодыми глазами и постоянно поджатыми губами выдает недостаток искренности…— Двойственность эта была заметна не всем сторонним наблюдателям; например, Стендаль в письме к Р. Коломбу от 4 января 1840г. из Рима аттестовал цесаревича как существо «непосредственное, любезное и живое в обращении»: «Русский великий князь — настоящий военный, безыскусственный, веселый и добрый. Он ничем не напоминает варвара, но не может усидеть на месте и, по-видимому, очень дружен с сопровождающими его офицерами» (Стендаль. Собр. соч.: В 15т. М., 1959. Т. 15. С. З10). С другой стороны, в портрете наследника, нарисованном несколько позже хорошо знавшей его фрейлиной А. Ф. Тютчевой, подчеркнуто то же «двоякое выражение лица», отражающее «до известной степени двойственность его натуры и судьбы», которое уловил Кюстин: «Он был красивый мужчина, но страдал некоторой полнотой, которую впоследствии потерял. Черты лица его были правильны, но вялы и недостаточно четки; глаза большие, голубые, но взгляд мало одухотворенный — словом, лицо было мало выразительно и в нем было даже что-то неприятное в тех случаях, когда он при публике считал себя обязанным принимать торжественный и величественный вид. Это выражение он перенял от отца, у которого оно было природное, но на его лице оно производило впечатление неудачной маски» (Тютчева. С. 23).

…цесаревич больше чем наполовину немец…— Мать наследника, Александра Федоровна, была до замужества прусской принцессой, а его бабушка, Мария Федоровна,— принцессой вюртембергской.

…потрясли Париж в 1814 году отец цесаревича и его дядя, великий князь Михаил…— В начале 1814г. Александр I разрешил своим младшим братьям, великим князьям Николаю и Михаилу Павловичам, принять участие в боевых действиях против наполеоновской армии на территории Франции, и 5 / 17 февраля они выехали из Петербурга, но опоздали к решающему моменту кампании и до покорения французской столицы оставались в Базеле, а затем, в апреле 1814г., присоединились к Александру в Париже.

Через два дня я уезжаю в Берлин…— На самом деле Кюстин пробыл в Эмсе дольше, по крайней мере до1 / 13, а возможно, и до 6 / 18 июня 1843г. (см.: Tarn. P. 772, note 104).

Берлин, 23 июня…— По старому стилю 11 июня.

Хорон Александр Этьенн (1772–1834)— французский теоретик музыки, создатель нового (симультанного) метода всеобщего обучения хоровому пению, основавший в начале эпохи Реставрации Королевскую школу пения и декламации; Вильхем (наст. имя и фам. Гийом Луи Бокийон; 1781–1842)— французский композитор, основатель народных певческих школ, убежденный сторонник введения в начальных школах уроков пения.

…город Берлин подчиняется наименее философической из стран, России…— Политический союз России и Пруссии подкреплялся родственной связью династий: российская императрица Александра Федоровна была дочерью прусского короля Фридриха Вильгельма III.

Прошло три года, и с переменой монарха…— В 1840г. скончался прусский король Фридрих Вильгельм III (1774–1840), правивший страной с 1797г. и на престол вступил его сын Фридрих Вильгельм IV (1795–1861), при дворе которого возобладали набожность и пиетизм.

…Пруссия — древняя колыбель той непоследовательной философии, которую здесь из вежливости именуют религией.— Примечание Кюстина к изданию 1854г.: «Невозможно не заметить, что нынешние события полностью подтверждают эти выводы» (по-видимому, раздражение Кюстина объясняется той позицией, которую занимала Пруссия накануне Крымской войны, т.е. ее нежеланием принять сторону Франции, Англии и Австрии против России).

Сегодня Францию представляет в Пруссии посол…— 1 июля 1839г. Кюстин писал из Берлина своей приятельнице г-же де Курбон: «Я познакомился с человеком, которого нахожу очаровательным: это наш посланник г-н де Брессон; он любезен донельзя…» (Revue de France. 1934. Aout. P. 734). Граф Шарль де Брессон (1788–1847) был французским послом в Берлине с 1836г., в 1841г. получил назначение в Мадрид, в 1847г.— в Неаполь. Заинтересованные наблюдатели оценивали роль и самоощущение Брессона в Берлине не совсем так, как Кюстин; П. К. Мейендорф, русский посол в Пруссии, в своих донесениях от 7/19 сентября и 3/15 октября 1839г. писал: «Влияние, каким Брессон якобы пользуется в Берлине, сильно преувеличивают <…> оно основывается исключительно на любви короля к миру и его восхищении политическим гением Луи-Филиппа; впрочем, французская партия весьма слаба. <…> Брессону здесь не по душе, и он этого не скрывает; он вот-вот отправится в отпуск в Париж» (Meyendorff P. von. Politischer und privater Briefweschel. Berlin und Leipzig, 1923. Bd. i. S. 76, 79).

…позвольте познакомить вас с некоторыми сведениями…— Второе и третье письмо, посвященные детству Кюстина и истории его семьи, казались многим критикам Кюстина лишними; например, публицист Ж. Шод-Эг утверждал: «Чтобы как следует уловить мысль, высказанную маркизом де Кюстином в его книге о России, необходимо, на наш взгляд, выбросить из этой книги по меньшей мере треть составляющих ее писем, ибо именно столько страниц посвящает автор рассказу о своей семье, о своих общественных связях, мыслях и пристрастиях. <…> Исповедальная литература, без сомнения, имеет свою прелесть, но лишь в том случае, когда она приобщает нас к жизни человека великого. А можно ли назвать великим автора романов „Алоис“, „Свет как он есть“ и „Этель“? Пожалуй, нет. <…> Право, чувствуешь себя обманутым, когда, открыв книгу под названием „Россия в 1839 году“, обнаруживаешь себя, совершенно того не желая, в обществе предков автора» (Chaudes-Aigues. P.328–329)— Справедливее представляется мнение современного исследователя: присутствие этих двух писем в книге о России оправдано, ибо они, во-первых, показывают резко отрицательное отношение Кюстина к революции и тем самым сообщают больший вес его признанию касательно симпатии к представительному правлению, проснувшейся в его душе по возвращении из России, а во-вторых, оттеняют страшными картинами якобинского деспотизма еще более страшные картины деспотизма царского, российского (Тат. Р.518–519)

Я опишу вам без утайки все чувства…— «Вы», к которому обращается Кюстин, это в первую очередь реальный спутник его жизни — англичанин Эдвард Сен-Барб, или, как его стали называть во Франции, Эдуард де Сент-Барб (1786–1858). Познакомившись с будущим писателем летом 1822г. в Англии, он приехал с ним во Францию и оставался рядом с ним в течение трех десятков лет, до самой смерти Кюстина, которого пережил только на год. Это обращение к Сент-Барбу, в начале книги носящее условно-литературный характер, обретает глубоко личные черты в письме четвертом.

…принадлежат перу моего отца.— См. в цитированном выше письме Кюстина к г-же де Курбон от4 июля 1839года «он (Брессон) сообщил мне любопытнейшие и интереснейшие сведения о моей семье и дал мне прочесть с начала до конца всю дипломатическую переписку моего отца. <…> Депеши эти — шедевр и истинное чудо, если вспомнить, что писаны они двадцатидвухлетним юношей. Друзья его, все вплоть до Калкреута, племянника Фридрихова товарища по оружию, умоляли его остаться в Берлине, вместо того чтобы бросаться в бездну: он отвечал на все уговоры, что долг призывает его вернуться на родину, и уехал, чтобы попасть… вы знаете, куда» (Revue de France. 1934. Aout. P. 735). Отец писателя, Арман Луи Филипп Франсуа де Кюстин (1768–1794) 31 июля 1787г. обвенчался с Дельфиной де Сабран (1774–1826), которая 18 марта 1790г. родила сына Астольфа, окрещенного так в честь героя поэмы Л. Ариосто «Неистовый Роланд», дабы он, по словам его бабушки г-жи де Сабран, «в один прекрасный день, по примеру своего патрона, отправился на Луну за толикой здравого смысла» (Afaugras. P. 65).

Людовик XVI (1754–1793) 14 сентября 1791г — присягнул на верность Конституции и получил титул «короля французов», то есть конституционного монарха.

…послан… ко двору герцога Брауншвейгского…— 12 января 1792г., когда Арман де Кюстин прибыл к Карлу Вильгельму Фердинанду, герцогу Брауншвейгскому (1735–1806), генералу, служившему прусскому королю, тот уже дал согласие встать во главе коалиционной армии, которой предстояло выступить против революционной Франции. Впоследствии, когда Арман де Кюстин предстал перед революционным трибуналом, его письмо министру иностранных дел де Лессару, информирующее о ходе переговоров с герцогом Брауншвейгским, было поставлено ему в вину: на основании вырванных из текста фраз обвинители приписывали Кюстину намерение предложить герцогу Брауншвейгскому французский трон (Bardoux. P. 79)

Вильгельм II — Фридрих Вильгельм II (1744–1797)— прусский король с 1786г. Сегюр Луи Филипп, граф де (1753–1832), французский дипломат, посол в России в 1785–1789, был вначале отправлен в качестве посланника к папскому двору, но после того, как папа римский отказался принять его верительные грамоты, был послан в Пруссию; в Берлин Сегюр прибыл 11 января 1792г. накануне приезда Армана де Кюстина в Брауншвейг (см.: Maueras. Р.122–123); неуспех его миссии объяснялся, по-видимому, в первую очередь нелестными отзывами французских эмигрантов о якобинском окружении посла, которые весьма не понравились королю Фридриху Вильгельму II.

…над любовными похождениями будущего монарха…— Еще будучи наследным принцем, Фридрих Вильгельм пленился шестнадцатилетней дочерью музыканта королевской капеллы Вильгельминой Энке (1754–1820), с которой прижил троих детей; для отвода глаз он выдал свою фаворитку замуж за одного из своих слуг, а став королем, даровал ей титул графини Лихтенау.

Пильницкая декларация, подписанная 26 августа 1791г. в саксонском замке Пильниц, явилась основой австро-прусского союзного договора (февраль 1792) положившего начало коалиции европейских монархов, объединившихся для противодействия французской революции.

…посла тогдашнего французского правительства…— Кюстин прибыл в Берлин 20 февраля 1792г., а ровно через неделю, на следующий день после отъезда Сегюра в Париж, возглавил французскую миссию.

…свою тещу, госпожу де Сабран…— Франсуаза Элеонора Дежан де Манвиль (1749–1827), в 20 лет вышедшая замуж за графа де Сабрана и родившая ему двоих детей — Дельфину, мать Астольфа, и Эльзеара. 26 В 1775г — де Сабран овдовела, а с 1777г — находилась в связи с литератором и дипломатом шевалье Станисласом Жаном де Буфлером; (1738–1815), за которого в июне 1797г — вышла замуж. Уверенная, чтоРеволюция ввергнет Францию в пропасть, г-жа де Сабран с сыном Эльзеаром в мае 1791г — покинула родину и возвратилась из эмиграции лишь девять лет спустя.Генрих Прусский (1726–1802)— брат прусского короля Фридриха II,талантливый полководец.

События10 августа 1792г.— взятие парижанами дворца Тюильри, где находился Людовик XVI с семейством; после этого Законодательное собрание проголосовало за отрешение короля от власти и созыв Конвента, поэтому10 августа считается днем падения королевской власти в Франции.

Регул Марк Атилий (ум. ок. 250 до н.э.)— римский полководец, во время Пунической войны попавший в плен к карфагенянам и отпущенный в Рим под честное слово, дабы добиться обмена пленными; Регул убедил римлян отвергнуть предложения противника, вернулся в Карфаген и был казнен.

…отправился добровольцем в расположение Рейнской армии…— Кюстин прибыл в Париж 22 июня 1792г., а10 ноября того же года, отослав жену с сыном в имение друзей близ Орлеана, направился, заручившись приказом военного министра Паша, в распоряжение своего отца, графа Адама Филиппа де Кюстина (1740–1793), возглавляемая генералом Кюстином Рейнская армия в конце сентября — октябре 1792г. захватила такие крупные немецкие города, как Вормс, Майнц и Франкфурт. Если в 1792г. ход войны складывался благоприятно для французов, то в начале 1793г — положение изменилось: в апреле главнокомандующий французской армией генерал Дюмурье перешел на сторону австрийцев, прусские войска отбили у французов Франкфурт и осадили Майнц; тем не менее 13 мая генерал Кюстин был назначен командующим Северной армией вместо убитого генерала Данпьера, однако действия павшей духом армии были неудачны, город Конде сдался осаждавшему его противнику (12 июля), а виновным в неудачах Конвент счел генерала Кюстина. Вдобавок в распоряжении военного министерства оказались документы, свидетельствовавшие о контактах генерала с австро-прусским военным командованием, а убийство Шарлоттой Корде Марата (13 июля) послужило поводом к ужесточению Террора, и 22 июля 1793г — генерал был арестован, а 28 августа казнен. Хотя предъявленные генералу Кюстину обвинения в прямом предательстве, по-видимому, не имели под собой оснований, позиция его с точки зрения ортодоксальных революционеров была более чем двусмысленна: после казни Людовика XVI (21 января 1793г.) он в присутствии комиссаров Конвента выражал недовольство новой властью, а также, пытаясь вывести прусского короля из антифранцузской коалиции, входил в сношения с противником, и проч.

Ноай Эмманюэль Мари-Луи, маркиз де (1743–1822)— французский посол в Вене в 1783–1792гг.; при Терроре был арестован, но уцелел.

Мерлен из Тионвиля — Антуан Кристоф Мерлен (1762–1833) член Конвента; комиссары Конвента исполняли при генералах революционной армии роль соглядатаев и «проводников официальной линии».

… нормандской глуши…— Дельфина де Кюстин с трехлетним Астольфом жила в это время у своей золовки г-жи де Дре-Брезе в нормандском городе Андели, в 30 лье от Гавра; отправляясь на помощь свекру, она оставила сына на попечении няни Нанетты Мальриа, о которой Кюстин подробно рассказывает ниже.

«Сентябристы» — представители «революционного народа», которые 2–6 сентября 1792г. без суда и следствия убивали заключенных в парижских тюрьмах аристократов. Вязальщицы Робеспьера — ревностные сторонницы якобинской диктатуры, присутствовавшие на заседаниях Конвента с рукоделием в руках. Фукье-Тенвиль Антуан Кантен (1746-I795)— общественный обвинитель Революционного трибунала, отличавшийся особой жестокостью; после падения диктатуры Робеспьера был предан суду и казнен.

Ламбаль Мари Тереза Луиза де Савуа-Кариньян, принцесса де (1749–1792) придворная дама и ближайшая подруга королевы Марии Антуанетты; была растерзана во время сентябрьской резни 1792г.

«Это Кюстинша, сноха изменника!» — Ненависть к генералу Кюстину была так велика, что некий предприимчивый парижанин начал возводить на площади Республики, где совершались казни, деревянный амфитеатр, дабы затем пускать туда зрителей за деньги, и лишь запрет городских властей помешал ему довести дело до конца (см.: Maugras. P. 169). Тот же автор цитирует тогдашнюю газету: «Позавчера эта женщина <Дельфина де Кюстин> вышла в сопровождении толпы из Дворца правосудия; губы ее тронула улыбка; окружающим же показалось, что она смеется. В толпе сыскались женщины, которые, нимало не растрогавшись положением несчастной, принялись кричать: „Недолго ей еще веселиться. Это дочь Кюстина; ее отец нам за все ответит“» (Maugras. P. 170).

…привело в негодование парижских Брутов.— Аббат Лотренже, сопровождавший Кюстина к месту казни и протянувший ему распятие, был спустя час после казни генерала арестован по доносу за сочувствие к предателю и вышел из тюрьмы лишь после падения якобинской диктатуры (Maugras. P. 177)

—поместить на мое место королеву…— Марию Антуанетту (1755–1793) перевели из тюрьмы Тампль в Консьержери 2 августа 1793года с тем чтобы воспрепятствовать ее побегу; казнили королеву 16 октября 1793г.

Мария Терезия (1717–1780)— австрийская императрица с 1740г., жена императора Франца I (1708–1765), мать Марии Антуанетты.

—вскоре после казни отца он очутился в тюрьме.— Арман де Кюстин был заключен в тюрьму Лафорс еще до казни отца (см.: Bardoux. P. 68). Самоотверженность его жены в эту пору была тем более велика, что в последние годы страстной любви к мужу она не питала. «Мы с Арманом уже давно охладели друг к другу и жили каждый сам по себе,— писала она в этот период брату Эльзеару,— недавние несчастья сблизили нас; мое поведение, моя безраздельная преданность ему и всему, что ему дорого, растрогали его, и он влюбился в меня еще более страстно, чем прежде. Что до меня, я испытываю к нему дружеские чувства — и ничего более. Его это приводит в отчаяние, но мне на роду написано не знать счастья» (Maugras. P. 196).

—декрет, осуждающий на смерть всякого…— Возможно, Кюстин имеет в виду так называемый «закон о подозреваемых», принятый, однако, за три с лишним месяца до казни его отца, 17 сентября 1793г.; он давал властям право арестовывать «всех тех, кто выкажет себя „сторонником тирании и федерализма“, всех тех, кто „не выполняет своих гражданских обязанностей“, всех тех, наконец, кто постоянно не выказывал своей привязанности революции!» (Кропоткин П.А. Великая французская революция, 1789–1793г. 1979. С.397–398).

—дочери господина Бертье…— По-видимому, имеется в виду трагический эпизод, происшедший в самом начале Революции: 22 июля 1789г. парижская толпа растерзала бывшего интенданта армии и флота Жозефа Франсуа Фуллона (1714–1789)и его зятя, интенданта Парижа Луи Бениня Франсуа Бертье де Совиньи (1737–1789); повесив Фуллона на фонаре, а затем обезглавив и водрузив его голову на пику, парижане показали Бертье окровавленную голову тестя (по другой версии, заставили ее поцеловать), а потом убили и его.

…написал жене письмо… письмо моего деда…— Текст письма Кюстина-отца, казненного 4 января 1794 года (Maugras. P.215–216). Письмо Кюстина-деда см. в наст. томе. Письмо третье

Берлин, 28 июня…— По старому стилю — 16 июня.

Жирондисты, тогдашние доктринеры…— Кюстин уподобляет жирондистов («умеренных» политических деятелей времен Революции) доктринерам — партии, которая находилась у власти при Июльской монархии, занимая среднюю позицию и чуждаясь крайностей как легитимистских, так и республиканских. Жирондисты были объявлены Конвентом вне закона 2 июня 1793г.; двадцать два депутата Конвента, являвшиеся вождями партии, были казнены 31 октября 1793г.

Армия Конде — армия французских эмигрантов, сформированная в 1793г. в немецком городе Кобленце для совместных с австро-прусской коалицией боевых действий против революционной Франции; создателем и командующим ее был Луи Жозеф де Бурбон, принц де Конде (1736–1818).

Ты арестована…— Дельфина де Кюстин была арестована 2 вантоза II года Революции, иначе говоря, 20 февраля 1794г.

Порталь Антуан, барон (1742–1832)— знаменитый французский врач, лейб-медик графа Прованского (будущего короля Людовика XVIII), в эпоху Реставрации пожизненный почетный председатель Королевской медицинской академии;

Гастальди — врач Жозеф Гастальди (1741-18906) в 1790г. эмигрировал в Англию, где оставался до 1796г.

по площади Каррузель… В этой усыпальнице… покоилось сердце…— С 21 августа 1792г — по 7 мая 1793г — здесь стояла гильотина и свершались казни; затем гильотину переместили на площадь Революции (ныне площадь Согласия), а на ее месте воздвигли временную пирамиду из дерева (заменить ее на постоянную, гранитную, до 9 термидора революционеры не успели) в память Марата, зарезанного Шарлоттой Корде 13 июля 1793г. Перед пирамидой были выставлены для всеобщего обозрения и поклонения бюст Марата, его чернильница и ванна, в которой он был убит.

…к фонарю с улицы Святого Никеза…— Улица эта, ныне не существующая, пролегала в XVIII веке поблизости от площади Каррузель и имела зловещую репутацию из-за происходивших на площади казней (см. предыдущее примечание).

…салон госпожи де Полиньяк…— В юности (1786) Дельфина гостила с матерью в Монтсрее у графини Дианы де Полиньяк, золовки герцогини Иоланды Габриэли де Полиньяк (1749–1793), фаворитки Марии Антуанетты, которая своим расточительством вызывала у народа накануне Революции острую ненависть.

Данте помещает в один из кругов ада…— Божественная комедия. Ад. XXXIII, 122–132.

Папаша Дюшен — персонаж народных фарсов, ставший после 1789 года воплощением революционного народа и давший название многим памфлетам и газетам того времени; самую знаменитую и самую экстремистскую из них выпускал в 1790–1794гг. Жак Рене Эбер.

…ушёл на смерть господин де Богарне.— Судя по сохранившимся фрагментам тюремных писем генерала к Дельфине (Maugras. P.234–236), двух узников связывала не дружба, а вспыхнувшая в заточении любовь. О кольце-талисмане см. также наст. том.

…ее трижды привозили из тюрьмы домой…— 29 флореаля, 21 прериаля и1 мессидора II года, то есть 18 мая, 9 и 19 июня 1794г.

Дюгазон (наст. имя и фам. Жан Батист Анри Гурго; 1746–1809)— французский комический актер, с некоторой чрезмерностью выказывавший свои симпатии к Революции, большой мастер розыгрышей.

Содержание

ГУМАНИТАРНАЯ БИБЛИОТЕКА АНДРЕЯ ПЛАТОНОВА

Маркиз Астольф Де Кюстин

Россия в 1839 году

КОММЕНТАРИИ