Преп. Сергий / К началу

[Закон Христов] [Церковь] [Россия] [Финляндия] [Голубинский] [ Афанасьев] [Академия] [Библиотека]

Карта сайта

Академик Е. Е. ГОЛУБИНСКИЙ

СВЯТЫЕ КОНСТАНТИН И МЕФОДИЙ — АПОСТОЛЫ СЛАВЯНСКИЕ

Опыт полного их жизнеописания

[<назад][содержание] [вперед>]

Деятельность Мефодия в Паннонии

Отселе будут предметом нашей речи жизнь и деятельность одного Мефодия. Как намеревался поступить Мефодий после смерти Константина: хотел ли он вместе с моравскими учениками, поставленными папою во священники, снова на некоторое время возвратиться в Моравию, чтобы окончательно утвердить в стране славянское богослужение, так сказать, собственными руками, или, отпустив моравов одних и навсегда простившись с ними, хотел нести славянские книги в какуюнибудь другую славянскую землю? Биографы ничего не отвечают на этот вопрос. Но как бы то ни было, дело скоро решилось помимо собственных предположений Мефодия, именно: в самое непродолжительное время после смерти Константина, когда еще ничего положительного не было предпринято Мефодием и когда еще вместе с ним оставались в Риме и моравские ученики Константина прислал к папе просить Мефодия уже известный нам Коцел, князь Блатенский. Так как папа немедленно изъявил свое полное согласие на просьбу Коцела, с тем только ограничением, чтобы Мефодий шел не только к нему одному, но и к Ростиславу и Святополку Моравским, от которых они с Константином пришли в Рим, а также и ко всем вообще тамошним славянам, то Мефодий имел отправиться из Рима вместе с новопоставленными моравскими священниками в страны своей прежней деятельности.

Выше мы говорили, что Коцел, князь Блатенский, находился совсем не в таких отношениях к немцам, как Ростислав, князь Моравский, что, будучи посажеником их на своем столе, он отличался от простого губернатора провинции только пожалованной отцу его наследственностью владения. По этой полной зависимости своей от немцев Коцел, как мы говорили выше, вовсе не мог участвовать в посольстве Ростиславовом в Константинополь и, несмотря на все свое желание, никак не смел пригласить к себе Константина из Моравии во все продолжение трехлетнего там пребывания этого последнего. Что же вдруг дало Коцелу смелость просить себе Мефодия у папы, когда славянские книги, для которых он просил его к себе, по-прежнему оставались ненавистными немцам? Биографы ничего не отвечают на этот вопрос, но дело довольно ясно и само по себе. Коцел желал ввести в своей области славянское богослужение не менее горячо, чем Ростислав. Пока не было известно ему, как смотрит на славянские книги папа, он не мог думать об исполнении своего желания, потому что в случае нерасположения к ним папы никто не спас бы его от гнева за них со стороны немцев. Но вот Коцел узнал, что Константин и Мефодий приняты в Риме самым благосклонным образом, что славянские книги их торжественно освящены на престоле святого Петра и моравские ученики их поставлены во священники. При получении известия обо всем этом Коцел очень простым образом мог возыметь смелость обратиться к папе с просьбою и ему дать славянского учителя и славянское богослужение; немцы, его полные господа, по-прежнему ненавидели славянские книги, но он мог надеяться, что папа защитит его от их гнева и прикажет им дозволить быть в его стране славянскому богослужению. <...>

Согласившись на просьбу Коцела отпустить к нему Мефодия, папа, как мы сказали, послал Мефодия не к одному только князю Блатенскому. В Житии читаем об этом так: «Послав же Коцел к апостолику, проси Мефодия, блаженного учителя нашего, дабы ему отпустил, и рече апостолик: не тебе едину токмо, но и всем странам тем словеньским слю и учителя от Бога и от святого апостола Петра, первого настольника и ключедержца Царствию Небесному" (56). Мы думаем, что на слова «не тебе едину токмо, но и всем странам тем словеньским» и проч. не должно смотреть как только на простую фразу со стороны автора Жития или, если он точно передает тут слова папы, как на простую фразу этого последнего; мы думаем, что, напротив, словами этими обозначается действительное и очень важное поручение, возложенное папою на Мефодия. Известно, что Римские первосвященники тех времен, ревностно заботясь о расширении пределов своего духовного господства, усердно старались о распространении христианства между оставшимися еще тогда в язычестве европейскими народами, что, движимые этими побуждениями властолюбия, они как сами от себя посылали к указанным народам проповедников, так и ревностным образом поддерживали и тех проповедников, которые первоначально выступали на проповедь помимо их приглашения. <...>

Из всего сказанного следует, что возможность устроить для обращения славянского народа хорошую миссию должна была составлять для папы самую желаемую возможность, что они не могли преминуть им воспользоваться. Но уже, конечно, нельзя было папам дожидаться лучшего случая для осуществления этой возможности, как прибытие в Рим Константина с Мефодием; эти так счастливо посланные судьбой в их распоряжение греки не только хорошо знакомы со славянами и их языком, но имели в руках своих такое сильное средство для привлечения славянских народов к христианству, как богослужебные христианские книги на собственном языке этих народов. Итак, мы думаем, что папа Адриан действительно поспешил воспользоваться представившимся ему отличным случаем устроить миссию для обращения славянских народов и что приведенные выше слова Жития «не тебе едину токмо, но и всем странам тем словеньским слю и учителя» и проч. значат именно то, что папа возложил на Мефодия поручение быть устроителем и начальником этой миссии для обращения славянских народов и вместе для приведения их под власть Римского апостольского престола. Славянские языческие народы, на которые мог простирать свои виды папа Адриан, то есть о существовании которых знали тогда в Риме, были: чехи, поляки, сербы лужицкие и занимавшие обширную территорию славяне балтийские; таким образом, поручение, возложенное папою на Мефодия, должно было состоять в том, чтобы он, утвердив свое пребывание у крещенных уже князей Моравских и Блатенского, здесь приготовлял и отсюда высылал проповедников ко всем указанным народам. <...>

Отпуская Мефодия к месту его деятельности, папа послал с ним к князьям Моравским и Блатенскому свою грамоту. Прежде всего читается в этой грамоте то замечательное место о посольстве моравском в Константинополь, именно — что моравы, прежде чем обращаться к грекам, просили учителя у папы и что последний не успел удовлетворить их просьбу. Затем, похвалив Константина, который во время пребывания в стране, подвластной папскому престолу, ничего не сотворил, кроме канона, папа пишет о настоящем присыле к ним Мефодия: «Умыслили мы, испытав, послать в страны ваши сына нашего Мефодия, которого мы посвятили (во священники) с учениками (его), мужа совершенного разумом и правоверного, чтобы научил вас, как вы просили, перелагая на ваш язык книги, сполна всего церковного чина и со святою миссой (т. е. литургией) и крещением». Обращаясь далее вообще к вопросу о переводе богослужебных книг на славянский язык, папа пишет: «Философ Константин, Божиею благодатию и молитвами святого Климента, положил начало (переводу); если и другой кто в состоянии будет переводить «достойно и правоверно», то дело сие есть святое и благословенное Богом и нами и всею католическою и апостольскою Церковию, дабы могли вы удобно навыкнуть заповедям Божиим, только наблюдайте следующее одно правило: на литургии пусть читают Апостол и Евангелие сначала по-римски, а потом по-славянски, дабы исполнялись таким образом слова Святого Писания: «яка восхвалят Бога все языцы», и другия: «вси возглаголют языки различны величия Божия»» и проч. «Если же кто от данных вам учителей,— заключает папа, разумея своих латинских епископов, — отвращая от истины к безумным басням, начнет в иную сторону совращать вас и поносить книги вашего языка, то да будет отлучен... доколе не исправится, ибо таковые суть волки в одежде овчей» (57). <...>

Благосклонность папы к славянским богослужебным книгам, доведенная им в этом послании до такой степени, что он не только восхваляет Константина за положенное им начало и благословляет докончить все, недоконченное им, но и угрожает церковным отлучением всякому, кто дерзнет поносить эти книги, по-видимому, свидетельствует о том, что Адриан и был на стороне этих книг не притворно, а совершенно искренно. <...>

О поставлении во священника Мефодия и о поставлении во священники и другие церковные степени моравских учеников Константина папа выражается так, что как будто поставления эти имели место перед самым отбытием Мефодия из Рима. Очень может быть, что это и действительно было так, то есть очень может быть, что после того посвящения пятерых из числа Константиновых учеников (о которых мы упоминали выше), которое совершено было в самом непродолжительном времени после пребывания Константинова в Риме, посвящение остальных по неизвестным причинам замедлилось и совершено было действительно только перед самым отъездом из Рима Мефодия, а с ним и этих моравских учеников Константина. В то или в другое время посвящены были моравские ученики Константина, но так как во всяком случае несомненно следует из послания папы, что они отправились из Рима домой не ранее, как вместе с Мефодием, то рождается еще вопрос: зачем они так долго держимы были в Риме, тогда как, будучи посвящены и отпущены в скором времени, они давно бы могли открыть в Моравии славянское богослужение? На вопрос этот мы не можем дать никакого ответа... О Мефодии папа говорил в своей грамоте, что послал его к князьям, испытав его. По словам преемника Адриана — Иоанна VIII, это испытание будто бы состояло в том, что Мефодий и словесно и письменно обещался святой Римской Церкви и апостольскому престолу содержать и проповедовать веру, как содержит и проповедует ее эта последняя Церковь (58). Но что в действительности мог обещать папе Мефодий, об этом будет сказано ниже.

Посланный к князьям Моравским и Блатенскому, Мефодий сначала явился к Коцелу. Так как он шел из Рима, по всей вероятности, той же самой дорогой, которой вместе с Константином шли они в Рим, то владения Коцеловы лежали на пути его в Моравию, и, следовательно, он во всяком случае должен был явиться к князю Блатенскому, а не к князьям Моравским. Но были для Мефодия особенно важные побуждения идти сначала к Коцелу, а не к Ростиславу со Святополком. Во-первых, Паннония Коцелова более нуждалась в его присутствии и деятельности, нежели Моравия; всё, что требовалось для введения в этой стране славянского богослужения, было уже сделано прежде, и теперь только оставалось пришедшим из Рима вместе с Мефодием новопоставленным моравским священникам открыть там славянское богослужение; напротив, в области Коцеловой предстояло начинать с самых первых оснований. Во-вторых, в то время, как Мефодий прибыл к Коцелу, в Моравии свирепствовали ужасы войны: вся страна была наводнена немецкими полчищами, а сам князь сидел в своем стольном городе (59); при таком положении дел в Моравии трудно было думать о путешествии в нее Мефодию.

С неописанной радостью и величайшими почестями принял Коцел прибывшего к нему Мефодия; теперь он мог, наконец, быть уверен, что услышит у себя, подобно князьям Моравским, свое родное, славянское богослужение. Но прежде чем просить Мефодия заняться приготовлением будущих священников, князь Блатенский возымел новый замысел. Желания человеческие, как известно, неограниченны, и почти всегда бывает так, что едва исполнилось одно желание, как тотчас же является другое, большее. Так случилось и с Коцелом. Посылая к папе просить себе Мефодия, едва ли он слишком крепко надеялся, что исполнится его пламенное желание видеть у себя славянского апостола с его славянскими книгами. Но против его ожидания просьба его была удовлетворена папою немедленно и с величайшей готовностью; и вот является у него другое желание, именно: не довольствуясь просто присутствием у себя Мефодия, он возымел желание видеть его своим Паннонским епископом. По отношению к немцам это был со стороны Коцела шаг до последней степени смелый и дерзкий: будучи на своем княжении не более как наследственным губернатором (маркграфом), он отваживается против воли немецкого короля изъять свою область из ведения своего митрополита Зальцбургского, непосредственно к епархии которого принадлежала Паннония. На что Коцел при этом рассчитывал? Так как мысль об отдельной епископии не была внушена ему кем-нибудь другим, а родилась у него самого, и так как сам по себе он ровно ни на что действительно не мог рассчитывать, то, прежде всего, нет сомнения, он полагается на простое авось, которое оказалось так удачным в первый раз. Но потом, когда Коцел заявил свою мысль Мефодию, для надежды его могли быть указаны более прочные, на его счастье, в действительности имевшиеся основания. Мефодий в свое пребывание в Моравии, а еще больше в свое пребывание в Риме очень хорошо мог познакомиться с тогдашними отношениями в латинской иерархии, и эти-то отношения могли подавать некоторую надежду на успех Коцелова замысла. Первосвященник Римский в то время уже был признаваем верховным и всеобщим главою западной половины Церкви; но власть его по отношению к подчиненным ему митрополитам в то время еще не доходила до такой степени неограниченности и безусловности, на которой мы видим ее впоследствии; напротив, вторая половина IX века была именно временем борьбы между папами и провинциальными митрополитами за обоюдные пределы власти, причем самое жаркое время этой борьбы именно совпадает со временем деятельности у западных славян Константина и Мефодия: со стороны Рима самый сильный борец был знаменитый папа Николай I (858—867), завещавший свой пример преемникам своим Адриану II (867—872) и Иоанну VIII (872—882) (60). В своей борьбе с митрополитами папы с радостью хватались за всякое средство, с помощью которого могла быть так или иначе ослаблена сила митрополитов. И вот тут-то Мефодий мог указать Коцелу действительные основания для надежды, что просьба его благосклонно будет принята папою. Паннония, в пределах которой находилось княжество Коцелово, некогда имела своих собственных архиереев, зависящих прямо от первосвященника Римского; прося для страны своей особого епископа, Коцел мог указывать папе на эту прежнюю ее церковную самостоятельность, и можно было с основанием надеяться, что папа с радостью схватится за предлог урезать слишком большие пределы области митрополита немецко-баварского (Зальцбургского). Правда, Паннония была самостоятельною слишком давно, именно — до того великого переселения народов, которое совершенно изменило лицо Европы и положило конец всем прежним счетам, начав историю Европы заново; но так как дело шло о собственных интересах папы, то смело можно было надеяться, что права времени, как это действительно случилось, будут признаны бессильными над правами Римского апостольского престола. Это с одной стороны. По отношению к самому Мефодию также были основания требовать для него у папы сана епископского. Мефодий должен был по поручению папы устроить и ведать миссию для обращения в христианство славянских языческих народов. Но начальнику миссии, так как предстояли нередкие случаи посвящения в церковные степени, а также и по другим многим соображениям, удобнее было иметь сан епископский, чем просто священнический. Когда мы высказываем предположения, что Мефодий мог ободрять и укреплять Коцела в его надежде получить отдельного епископа,- что он мог указывать князю на такие обстоятельства, которые на самом деле несколько ручались за успех попытки, то мы приписываем Мефодию те же самые желания, которые были у Коцела. Действительно, мы думаем, что Мефодий принял мысль Коцела об отдельной епархии для Паннонии и о своем собственном епископстве с самым полным одобрением. Но поспешить видеть тут что-нибудь предосудительное для Мефодия, заподозрить его в честолюбии — значит понять дело совершенно не надлежащим образом. Если мы припомним себе предшествующую жизнь Мефодия, то легко увидим, что заподозрить досточтимого мужа в пороке честолюбия — значит наносить ему величайшее оскорбление. Но, несмотря на это, он должен был одобрить желание Коцела и сам желать себе сана епископского; вовсе не честолюбив был Мефодий, но Провидением было указано ему быть просветителем славян; не мог помыслить он отказаться от сужденного ему великого дела, но если хотел себе успеха в своей деятельности, то именно он должен был желать себе сана епископского: священником бы он оставался в зависимости от того или другого из латинских епископов, которые все до одинаковой степени проникнуты были враждой к славянскому богослужению и от которых ничего нельзя было ожидать ему, кроме самого решительного противодействия; а поэтому он должен был желать себе епископства для того, чтобы стать независимым в своей деятельности от епископов латинских, и, следовательно, желать себе епископства не из честолюбия, а из желания действительных себе успехов в том деле просвещения славян, которому он самоотверженно хотел посвятить себя.

По всей вероятности, прежде чем Мефодий отправился в Рим, Коцел посылал к папе узнать, как будет принята просьба, и Мефодий пошел в Рим только уже после получения оттуда положительного ответа. Как бы то ни было, Мефодий отправился в Рим с торжественным посольством от князя Блатенского в сопровождении 20 мужей и немедленно был посвящен папою в епископа Паннонского, в настольника папе Андронику, основателю кафедры Паннонской. Житие Мефодия не говорит, что побудила папу с поспешностью удовлетворить просьбу Коцела, но, как видно из дальнейшей истории, побуждениями этими были те обстоятельства, о которых мы говорили выше, то есть желание папы воспользоваться благовидным предлогом для сокращения пределов слишком обширной епархии митрополита Баварского и желание доставить Мефодию в его деятельности, как начальника миссии славянской, большую свободу и независимость. Итак, исполнилась мечта Коцела иметь собственного епископа, и Мефодий, поставленный папою в епископа автокефального, то есть имевшего находиться в подчинении не у митрополита немецкого, а непосредственно у самого папы, имел право мечтать, что без всяких препятствий с чьей-либо стороны введет в стране славянское богослужение и даст ей собственное родное духовенство. Но Коцел и Мефодий слишком много рассчитывали на покорность немцев воле папы, и князю Блатенскому суждено было получить все, о чем он мечтал, только затем, чтобы тотчас же снова его потерять. Странно, что немцы сидели сложа руки, когда Коцел хлопотал о самостоятельном и славянском для своей области епископе, и уже только тогда решились употребить свои меры, когда его старания были осуществлены. Но едва ли следует думать, что они имели в виду, так сказать, потешиться над Коцелом, то есть нарочно не препятствовали получить ему епископа, затем, чтобы иметь жестокое удовольствие немедленно обратить в прах только что осуществленную мечту; по всей вероятности, причина была иная, именно: скорее всего Коцел вел все дело в глубокой тайне, так что немцы узнали о нем не ранее, как Мефодий явился в Паннонию уже в сане епископа; стань действовать Коцел открыто, немцы, нет сомнения, тотчас приказали бы ему бросить затею; но, действуя тайно, он мог рассчитывать, что, не смея противиться папе, король и епископы, хотя и с неудовольствием, но признают свершившийся факт открытия Паннонской епархии. Как бы то ни было, но недолго пришлось Коцелу видеть у себя своего Паннонского епископа. Едва прибыл Мефодий в свою епархию и начал свою деятельность, как позван был на суд немецкого короля и на собор всех немецких епископов. Биограф Мефодиев сообщает нам некоторые сведения об этом суде. «Кто дал тебе право учить в нашей церковной области?» — спрашивали Мефодия немецкие епископы. Мефодий отвечал, что если бы Паннония действительно была их область, то он не пришел бы в нее, но что она принадлежит не митрополиту немецкому, а непосредственно престолу святого Петра, то есть папе. Угрожая епископам за их посягательство на чужие области гневом папы, Мефодий присовокупил: «Попирая каноны церковные, вы по зависти и любостяжанию наступаете на чужие пределы и возбраняете проповедовать учение Божие, но смотрите, вы думаете пробить костяным теменем железную гору (разумеется папа), как бы не пролить вам своего мозга». Когда епископы, приведенные в крайний гнев этими словами Мефодия, с угрозой сказали ему, что подобные речи могут иметь для него очень худые последствия, Мефодий отвечал: «Говорить истину не постыжусь и пред царями, а вы можете творить надо мной свою волю, ибо я не больше тех, которые за правду терпели мученическую смерть». После этого, по словам биографа, были и еще продолжительные речи, но епископы не могли противиться и отвечать Мефодию; наконец, король, желая привести бойца в замешательство, насмешливо сказал: «Будет, не трудите больше моего Мефодия, видите, он вспотел, как у печи», но получил в ответ: «Да, государь: раз встретил народ потного философа и спросил его, отчего он потен; философ отвечал, что держал спор с невежественными противниками».

Епископы немецкие остались побежденными в прениях, но на их стороне была сила, и собор кончился тем, что король приказал схватить Мефодия и отправить в ссылку. Может быть, имея в виду пресечь Мефодию всякую возможность бегства, а славянам просто всякую возможность помощи ему в том, король назначил местом ссылки Швабию, область, лежавшую в противоположную от Греции сторону королевства и нигде не соприкасавшуюся с землями славянскими, то есть вообще область крепко для Мефодия запертую.

В свое слишком кратковременное пребывание у Коцела Мефодий, разумеется, не успел сделать того, что нужно было сделать для введения в его стране славянского богослужения, то есть, разумеется, не успел приготовить из его собственных славянских подданных достаточного числа людей, которые могли бы быть поставлены во священники; да если бы он успел сделать это, то его труды были бы совершенно напрасными, потому что немцы, отправив в ссылку его самого, разумеется, отняли бы у его учеников возможность получить посвящение или по крайней мере никак не дозволили бы совершать в Паннонии славянского богослужения. Так пребывание Мефодия в Паннонии ознаменовалось только тем, что сам он со своими константинопольскими путниками совершал в стране славянское богослужение и что таким образом он дал тамошним славянам возможность слышать это родное для них богослужение. Но мы имеем известие о том, как достаточно было и одного Мефодиева прибытия в славянскую страну, чтобы все поголовно ее славянское население тотчас же бросило своих латинских пастырей и чтобы эти последние, оставшись совершенно без пасомых, увидели себя в необходимости возвратиться к тем, от кого были присланы. Это известие о прибытии Мефодиевом в Паннонию сообщает нам так называемый Аноним Зальцбургский, писавший или в то именно время, как Мефодий после возвращения своего в Паннонию в сане епископа еще оставался в стране, или тотчас после того, как он был схвачен королем немецким и отправлен в Швабию. С целью доказать неотъемлемые права немецкого духовенства на паннонских славян Аноним составил записку о христианстве у этих последних до прибытия в их страну Мефодия, здесь показав, что славяне паннонские и крещены были немецким духовенством, и постоянно находились в заведовании этого духовенства, принадлежа к епархии архиепископа Зальцбургского и будучи управляемы через посылаемых от последнего архипресвитеров; автор говорит о прибытии в Паннонию Мефодия и о последствиях этого прибытия для немецкого духовенства. <...>

Нет ничего удивительного, если действие столь решительное, как немедленное отпадение от немецкого духовенства всего народа, привело немцев в такой неистовый гнев, что они даже отважились посягнуть на личность только что посвященного папою в епископа Паннонского Мефодия.

Непродолжительна была первая деятельность первого славянского епископа. Но когда Мефодий, указывая немецким епископам на волю папы, говорил, что они хотят костяным теменем пробить железную гору, то это не значит, что он хотел утешать себя призрачной, только в его собственном воображении существовавшей помощью: епископы немецкие действительно не в состоянии были бороться с волею папы. А поэтому и дело славян, пока был на их стороне папа, вовсе не могло считаться проигранным. Князь Блатенский, так скоро и насильственно лишенный данного ему епископа, поспешил донести обо всем в Рим, и конец был тот, что король и епископы немецкие, продержав Мефодия в заключении два года с половиной, вынуждены были снова возвратить его на его кафедру. Автор Жития не выставляет годов событий; в дошедших до нас нескольких официальных актах относительно возвращения Мефодия из ссылки, к сожалению, также не находится числовых помет, поэтому мы можем определить время сейчас рассказанных нами происшествий только приблизительно. Не говорит прямо автор Жития, но заставляет предполагать, что Коцел прислал к папе просить себе Мефодия не слишком много спустя времени после смерти Константина, то есть вообще спустя то или другое количество месяцев, а не годов; далее довольно ясно видно из Жития, что Мефодий вторично отправился из Паннонии в Рим для поставления в епископа спустя слишком непродолжительное время после своего в нее прибытия; наконец, как довольно ясно видно из Жития, так и само собой необходимо предполагать, что собран был на Мефодия собор и он послан был в ссылку в самое непродолжительное время после своего возвращения из Рима в сане епископа. Таким образом, событие суждения и ссылки Мефодиевой приблизительно должно быть отнесено к концу 870 года или началу 871 года. Мефодий, как мы сказали выше, провел в ссылке целых два с половиной года. Коцел, нет сомнения, послал с донесением и жалобой к папе тотчас же, как случилась катастрофа; но по необходимости дело должно было протянуться слишком долго: получив жалобу, папа, конечно, прежде чем посылать какое-нибудь предписание к немецким епископам, посылал допросить их о причине их поступка; затем более чем вероятно, что такая решительная мера, которой папа заставил епископов освободить Мефодия, была упогреблена им уже только после того, как оказались недействительными предшествующие простые предписания, то есть что папа должен был бороться с упорством немецких епископов довольно продолжительное время. К этому присоединились еще особые обстоятельства, которые должны были продолжить время заключения Мефодиева на несколько лишних месяцев: это именно смерть одного папы и восшествие на престол другого; так как Адриан II, которым посвящен был Мефодий и при котором он подвергся заточению, умер в конце 872 года, то само собой естественно, что должно было пройти более или менее продолжительное время прежде, чем новый папа, Иоанн VIII, от других дел обратился к делу Мефодиеву, а может быть, почему-нибудь было и так, что к новому папе нужно было обращаться с новой жалобой. Как бы то ни было, король и епископы немецкие, продержав Мефодия в заключении два с половиной года, наконец, должны были уступить непреклонной воле папы и возвратить ненавистного им епископа Паннонского снова на его кафедру. Папа заставил короля и епископов повиноваться себе крутой мерой, именно, как сообщает Житие, папа «посла клятву на ня (епископов), да не поют службы вси королеви епископи, дондеже и (Мефодня) держат» (62). Как мы замечали выше, папа обратился к этому крайнему средству, по всей вероятности, после того, как оказались недействительными простые предписания. В регестах Римских первосвященников читаются две буллы папы Иоанна VIII, время и причины происхождения которых положительно неизвестны, но которых связь с делом освобождения Мефодия более чем вероятна; буллы эти суть послание к немецкому королю Людовику и верительная грамота Павлу, епископу Анконитанскому (Анконскому), отправлявшемуся папским послом в Германию и Паннонию. В послании к Людовику (63) папа доказывает немецкому королю, что «диоцез Паннонский издревле пользовался привилегией принадлежать (непосредственно) апостольскому седалищу»; «о сем свидетельствуют, — говорит папа, — соборные деяния, сие доказывают писания исторические, поелику злоба враждебных смут долго препятствовала апостольскому седалищу назначить туда настоятеля, то и пришло сие у людей неведущих в сомнение; но никто да не пользуется числом лет, как предлогом к отказу, ибо привилегии святой Римской Церкви не терпят ущерба ни от какого продолжения времен, не уничтожаются никакими разделениями (переделами) царств». В верительной грамоте Павлу, епископу Анконитанскому (64), читаем: «Не только в Италии и прочих провинциях Гесперии, но и в пределах всего Иллирика апостольское седалище издревле обыкло (то есть апостольскому седалищу издревле принадлежит право) творить посвящения, производить распоряжения и устроять порядок; если же, может быть, кто-нибудь станет препираться о числе лет, то пусть знает, что между христианами и теми, которые одной веры, действительно установлено определенное число, а где дело идет о неистовстве язычников и неверных, там остаются ненарушимыми права Церкви, сколько бы ни прошло времени». Мы сказали, что связь этих двух булл папы Иоанна VIII всего более имеет побуждений защищать и доказывать перед немцами свои права на Паннонию именно в то время, как поставленный его предшественником епископ Паннонский был немецкими епископами насильственно низведен со своего престола. Но если это на самом деле так, то есть если приведенные нами буллы на самом деле относятся к тому времени, как Мефодий находился в заточении, то они дополняют наши сведения относительно его возвращения из швабского плена. Прежде всего, буллы дают видеть, что немцы, защищая перед папою свой поступок с Мефодием и отказываясь возвратить его на его епископский престол, ссылались на то, что он был поставлен в епископа Паннонского незаконно, что Паннония принадлежала в церковном отношении им, немцам, а вовсе не непосредственно папскому престолу. Далее мы видим из булл, как папа опровергал эти притязания немцев на Паннонию и доказывал действительность своих собственных непосредственных на нее прав; именно эту действительность своих прав папа доказывает тем, что Паннония, которою в последнее время владели немцы, в древнее время принадлежала папскому престолу, а так как при этом, 1) хотя немцы и владели ею довольно долго, но получили ее в свою власть единственно вследствие нашествия варваров, которое препятствовало папам посылать туда настоятелей и которое вовсе не принадлежит к числу случаев, имеющих силу сообщить факту владения право давности; так как 2) привилегии святого седалища не могут быть уничтожены и никакими вообще продолжениями времен, и никакими переменами в разделениях царств, следовательно, не могут быть уничтожены и какими бы то ни было вообще причинами, то она — Паннония — и должна быть снова возвращена этому святому седалищу. Из верительной грамоты Павлу, епископу Анконитанскому, мы узнаем, что требовать освобождения Мефодия папа посылал к немцам своего легата, именно этого Павла Анконитанского. По всей вероятности, этому же легату дано было папой полномочие в случае упорства немцев прибегнуть к той строгой мере, о которой говорит автор Жития, то есть положить на них церковное запрещение. Одно из посланий папы Иоанна VIII к Мефодию, писанных в последующее время, именно послание от 18 июля 879 года (65), дает знать, что когда-то, прежде 879 года, Мефодий имел личное свидание с Павлом Анконитанским; если это было именно в настоящий раз, то из этого будет следовать, что легат папский не удовольствовался только обещанием немцев освободить Мефодия, а что, напротив, он не прежде удалился из Германии, как Мефодий был действительно освобожден, и что он сам собственными руками снова посадил его на его престол.

В сейчас упомянутом нами послании папы к Мефодию 879 года есть и еще место, которое также относится сюда, это именно слова папы о тех предписаниях, которые будто бы должен был передать от него Мефодию при возвращении последнего из ссылки Павел Анконитанский. Возбужденный доносами немцев в подозрительности против Мефодия, папа названным своим посланием требует Мефодия, тогда уже архиепископа Моравского, к себе в Рим и, порицая в нем последнего за то, что поет миссы на варварском, славянском языке, пишет: «Еще грамотами нашими, отправленными к тебе с Павлом, епископом Анконитанским, мы запретили тебе совершать на оном языке священные торжества мисс, но или на латинском, или на греческом языке» и проч. На основании этих, по-видимому, слишком ясных и определенных слов папы мы должны были бы в числе обстоятельств, сопровождавших Мефодия из ссылки, говорить и об этом запрещении славянских книг, представляющем собою обстоятельство такой великой важности. Но не может подлежать никакому сомнению, что слова папы, несмотря на всю их видимую точность и определенность, вовсе не должно понимать в буквальном смысле, то есть не может подлежать сомнению, что, возвращая Мефодия из ссылки, папа вовсе не налагал запрещения на его славянские книги. Папа самым энергичным образом требовал возвращения Мефодия из ссылки потому, что при этом отстаивал свои притязания на Паннонию. Но очевидно, этой одной причины еще недостаточно для объяснения его настойчивости; если бы для папы важно было только то, чтобы не оставить за немцами Паннонию, то он мог бы достигнуть своей цели и не требуя освобождения Мефодия, то есть мог бы достигнуть ее тем, что вместо захваченного немцами Мефодия поставил бы в Паннонию другого от себя епископа; при этом даже расчетливее было бы для папы не настаивать на освобождении Мефодия, чем настаивать, потому что уступкой немцам ненавистного для них грека он мог бы отчасти помирить их с собой за отнятие у них страны. Таким образом, если папа непременно требовал освобождения Мефодия, то из этого необходимо следует, что сколько важна была для него Паннония, столько жа важна была и личность этого последнего...

Итак, епископы немецкие принуждены были освободить Мефодия. Но они сделали это со страшной внутренней злобой, и, передавая Мефодия Коцелу, они грозили князю: «Если будешь держать его у себя, то не разделаться тебе с нами добром». Что ожидало Мефодия у князя Блатенского после освобождения? Ожидало самое неутешительное будущее; сам князь совершенно бессилен был защищать своего епископа, а папа был слишком далеко; не отправляя в новую ссылку, епископы немецкие и на месте могли стеснить Мефодия так, что он был бы епископом только по имени и был бы лишен возможности что-нибудь делать; Мефодий стал бы жаловаться папе, но слишком подолгу приходилось бы ждать решения на каждую жалобу и, получив удовлетворение на одну, тотчас бы приходилось обращаться с другой, и так без конца; очень может быть, что Мефодий не вынес бы и, оставив бесполезную кафедру, возвратился бы в отечество. Но, по счастью для него самого и для славян, случилось так, что вскоре по возвращении из ссылки он снова призван был в малозависимую от немцев Моравию.

Сколько именно времени оставался Мефодий епископом Паннонским после своего возвращения из ссылки, положительно нельзя сказать; несомненно только, что весьма недолго. Мы сказали, что он сослан был или в конце 870, или в начале 871 года; так как он находился в ссылке два с половиной года, то был возвращен из нее или в начале, или во второй половине 873 года. Моравы послали просить к папе его к себе в архиепископы или в том же 873 году, или в начале следующего, 874 года и получили удовлетворение на свою просьбу, по всей вероятности, весьма скоро, то есть приблизительно или в начале, или около половины 874 года. Таким образом, после своего возвращения из ссылки Мефодий вообще оставался епископом Паннонским от полугода до года. Что касается до его деятельности в этот промежуток времени, то положительно о ней мы ничего не знаем; деятельность должна была состоять в том, чтобы продолжать начатое прежде приготовление для паннонских славян священников, которые бы ввели у них славянское богослужение; по всей вероятности, он тотчас же и приступил к этому, но так как время было слишком кратко, то, по всей вероятности, все-таки не успел довести его до конца. Сохранилось до нас два послания папы Иоанна VIII, касающиеся Мефодия и относящиеся к этому кратковременному епископствованию последнего в Паннонии. Одно из посланий — к сыну немецкого короля и герцогу Каринтийскому Карломану (66); папа просил в нем герцога: «Так как возвращено и восстановлено нами Паннонское епископство, то да будет позволено брату нашему Мефодию, который посвящен туда от апостольского седалища, свободно, по древнему обычаю, совершать то, что принадлежит епископу». Неизвестно, когда именно было отправлено папой к Карломану это послание, то есть непосредственно ли вслед за тем, как Мефодий освобожден был из ссылки; следует предполагать, что немцы, возвратив Мефодию вследствие настойчивых требований папы свободу, тотчас же начали полагать ему всевозможные препятствия в его деятельности и что Мефодий тотчас же после своего освобождения принужден был жаловаться на них папе. Папа обращался со своими представлениями за Мефодия не к самому королю, а к его сыну, герцогу Каринтийскому, без сомнения, потому, что Паннония находилась в ближайшем заведовании этого последнего. Второе послание — к Мутимиру, или Монтимиру, князю Славонии (67). Папа, убеждая князя перейти от Церкви Греческой к Церкви Римской, пишет в нем последнему: «Увещеваем тебя, чтобы, последовав примеру твоих предков, ты как можно потщился возвратиться к Паннонскому диоцезу, а поелику туда, благодарение Богу, уже посвящен от седалища блаженного апостола Петра епископ, прибег к его пастырской попечительности». Кто такой этот Мутимир, князь Славонии, положительно неизвестно; но, по всей вероятности, это был тот Мутимир, князь Сербский, о котором упоминает, излагая историю древней Сербии, император Константин Порфирогенет в своем сочинении об управлении государством (68), потому что из всех известных тогда славянских князей только он один носит имя Мутимира (69). Что означает это послание папы к князю Сербскому? Мы думаем, что оно означает очень многое, именно — что указывает на те широкие замыслы папы относительно славян, которые он рассчитывал осуществить с помощью Мефодия и его славянских книги о которых говорили мы выше. <...> Rambler's Top100