Академик Евгений Евсигнеевич Голубинский

VI. Церковно-Общественное значение монашества

(из неизданной главы "Монашество" 2-го полутома II тома «Истории Русской церкви», готовящейся к изданию в наст. вр.).

Наше монашество, в своем целом (понимаемое, как большинство монахов) в продолжение рассматриваемого нами времени, как и всего прежнего времени, было очень неудовлетворительно. А следовательно не может быть и речи о его общественном значении, в смысле пользы от него обществу, как такового целого. Люди заботились о возможно хорошей и возможно удобной (комфортабельной) жизни и о коплении денег, в своем образе жизни со стороны нравственной или в своем поведении не представляли ничего назидательного: какое же могло быть их общественное значение в смысле пользы от них обществу? Монашество настоящего времени, если не лучшее монашества XIII-XVI века в своем существе, то во всяком случае значительно его приличнейшее, перед всеми нами: кто же, не принадлежащий к числу совсем слепых друзей монашества и совсем слепых фарисеев будет говорить о его общественном значении как целого или понимаемого как большинство монахов? Как целое, монашество существовало у нас в рассматриваемое нами время, продолжая быть тем, чем стало у Греков очень давно, еще до принятия нами христианства, не принося особенной пользы миру и не особенным образом его назидая...

Но в целом были выделявшиеся из него избранные единицы, процент которых в рассматриваемое нами время, как мы говорили, более чем когда нибудь, благоприятный, так что по нему (но не по качеству целого, которое всегда было одно и то же) рассматриваемое нами время должно быть признаваемо за самое цветущее время нашего монашества. Эти-то избранные единицы, в наше время более чем когда нибудь многочисленные, и ознаменовали себя деятельностью на пользу церкви и общества.

В продолжение периода домонгольского огромная инородческая часть Руси была обращена в христианство весьма далеко не сполна и ее обращение постепенно продолжалось, также быв еще не совершенно окончено, до самого конца рассматриваемого нами отдела времени. Представителям нашего монашества принадлежит немалая слава тружеников на этом поприще апостольства. Правда, что уверения Герберштейна[1], будто главную заботу наших монахов составляло то, чтобы обращать инородцев-язычников в христианство, должно быть признано вовсе не соответствующим действительности, и что в нем нужно видеть не более, как легковерное воспроизведение беззастенчивого хвастовства Русских своими монахами пред иностранцем: но несомненно, что было немалое количество единиц между монахами, для которых указанное действительно составляло усердную заботу. Вот то, что нам известно об апостольско-миссионерской деятельности наших монахов рассматриваемого нами времени. Преп. Кирилл Челмогорский, поселившийся в 1316 г. для уединенных подвигов в 43 верстах к северозападу от Каргополя (ныне уездный город Олонецкой губернии) при впадении реки Челмы в озеро Челмо и основавший потом здесь монастырь (в настоящее время не существующий), в продолжение своих 52-летних подвигов на месте (- 1367), по свидетельству его жития, успел обратить в христианство всю окрестную белоглазую Чудь[2]. Преп. Лазарь Муромский или Мурманский, поселившийся около 1355 г. для уединенных подвигов на юго-восточном берегу Онежского озера (на принимавшемся за остров перешейке между Онежским озером и между маленьким озером Муромом или Мурманским, который назывался одним и тем же именем с маленьким озером – островом Муромским или Мурманским, - от озера и прозвание) и скончавшийся здесь в построенном монастыре в 1391 г., обратил в христианство некоторое количество соседних инородцев – Лопян и Чуди[3]. Преп. Стефан Пермский в последней четверти XIV века совершил знаменитое и великое дело обращения в христианство целой половины довольно многочисленного инородческого народа Пермян или Пермичей, известной под именем Зырян, а остающиеся неизвестными нам миссионеры, выходившие из монастырей, построенных Стефаном, как должно думать, трудились под руководством епископов Пермских над обращением другой половины народа, известной под собственным именем Пермян и Пермичей, которое окончательно достигнуто было в [1462 г.] при епископе Пермском [Ионе] (см. выше [первой половины тома стр. 296]). Преп. Евфимий Корельский, построивший около 1410 г. Николаевский Корельский монастырь, находящийся при впадении Северной Двины в Белое море, в 34 верстах от нынешнего Архангельска, и скончавшийся около 1435 г., известен своею ревностию о просвещении христианством нижнедвинской Корелии[4]. Один из основателей Соловецкого монастыря и первый его игумен (настоящий после трех, недолго бывших, временных) преп. Зосима (1452-1478) положил начало обращению в христианство Корелов, живших по южному берегу Белого моря[5], а неизвестные по имени миссионеры, исходившие из Соловецкого монастыря после Зосимы, продолжили это обращение и вместе с тем начали и вели обращение Лопарей, живших на Кольском полуострове[6] (в Лапландии, - см. выше [первой половины тома стрр. 854-857]). Миссионерам, выходившим из Кеврольского Воскресенского монастыря, находившегося в Пинежском уезде Архангельской губернии, в 80 верстах от города Пинеги вверх по реке Пинеге (в настоящее время село Воскресенское Малнемюжское[7]), и основанного в конце XV – начале XVI века, усвояют труды над обращением в христианство инородцев, живших по берегам реки Пинеги[8]. Препп. Феодорит Кольский и Трифон Печенгский в половине XVI в. крестили Лопарей, живших в отдаленнейшем северо-западном углу Лапландии или Кольского полуострова, в окрестностях тогдашнего селения, нынешнего города Колы и по реке Печенге (см. выше [ibid. стрр. 857-861])[9]. Внутри России Аврамий Чухломский. Весьма обычно было в рассматриваемое нами время, чтобы люди удалялись в пустыни для уединенных подвигов и чтобы в этих уединенных подвигах они проводили целую жизнь: Герберштейн, основываясь на свидетельствах Русских уверяет, что пустынники усердно занимались проповедью слова Божия между инородцами, имев значительную долю участия в обращении последних в христианство[10], и в настоящем случае мы не имеем оснований подвергать его уверение какому нибудь прекословию.

Знаем примеры, что лучшие представители монашества, подвизавшиеся в таких местностях, жители которых были уже христианами, но в которых мало было храмов для богослужения, заботились о построении и устроении для жителей этих последних. Так, это известно (о Дионисии Глушицком, - Филарет Июнь, стр. 184 fin.).

Монахи не суть нарочито призванные и поставленные церковию учители мирян. Но у кого же искать мирянам большей, более авторитетной и более благодатно помазанной учительности о душеспасительном, как не у людей, которые, отрекшись от мира ради единственной и всецелой заботы о спасении своей души, вели жизнь согласную с своим отречением и прославляли себя как подвижники? Миряне возложили на подвижников обязанность быть их учителями и начали устремляться к ним толпами, чтобы искать и требовать себе у них душеспасительных наставлений. Так было это в Греции с древнего времени; так было это всегда у нас: так было это у нас и в рассматриваемое нами время. К препп. Сергию Радонежскому и Кириллу Белозерскому, по свидетельству их житий, стекалось многое множество мирян со всей России[11]; к другим подвижникам, менее знаменитым (Павел Нижегородский), стекались миряне если не со всей России, то по крайней мере со всех окрестностей их монастырей. Но рассматриваемое нами время сравнительным образом было очень обильно подвижниками, разумея подвижников не только прославленных церковию, но и оставшихся не прославленными; а следовательно и это проявление миссии (функционирование) монахов, в лице подвижников, как учителей мирян представляло собою в рассматриваемое нами время такую деятельность, которая проявляла себя в весьма значительной степени. Миряне приходили к подвижникам не затем, чтобы выслушивать у них полные курсы нравственного христианского учения, а затем, чтобы слышать от них по нескольку кратких наставлений; не все подвижники, хотя бы и при одинаковой степени усердия, были в одинаковой степени способны к учительству: а поэтому вовсе не должно преувеличивать значения учительной деятельности последних и представлять себе дело таким напр. несообразным образом, будто эта учительность могла быть совершенно достаточною для мирян помимо всякого другого учения. Однако, с другой стороны, не может быть спора и в том, что она должна быть признаваема за нечто не совершенно незначительное, и тем более не незначительное, что учение подвижников было единственным учением, которое могли слышать наши миряне: положим, что на сердца и воли одних беседы подвижников не производили никакого непосредственного действия; что на сердца и воли других производили действие весьма небольшое и что только на сердца и воли весьма немногих они производили действие глубокое и сильное; но если каждый выходил от них лишь с тем слышанным, что должно жить по-христиански, то и это было уже не ничто. Люди продолжали жить не по-христиански; но это подвижническое: «должно жить по христиански» могло раздаваться в их душах по крайней мере при частных случаях и при отдельных поступках, чтобы по крайней мере иногда удерживать их от нехристианских дел. А что касается до христианской нравственности людей, то вообще она у них постоянно остается настолько мало христианской, что содействие уже и тому, чтобы люди только при частных случаях вспоминали о ее предписаниях и по крайней мере иногда удерживались от нехристианских дел, есть уже немалая заслуга перед людьми в ее области.

Мы говорили выше, что если бы все монахи были истинными монахами, то, являясь, как таковые, нобоязненными обличителями всяких неправд, творимых одними людьми над другими и всякого деспотизма и варварства одних людей над другими, они могли бы уничтожить в мире много зла (I-го т. 2-я полов., стр. 611/728). Необходимо думать, что наши подвижники сознавали свое высокое призвание быть пресекателями в обществе зла и безумновластных и старались действовать в этой роли, сколько могли, - что они обличали необузданно самовластных правителей, неправедных и лихоимных судей, господ немилосердных и жестоких к рабам и денежных притеснителей и грабителей[12]. Немилосердие господ к рабам, томление их гладом и наготою, должно было составлять весьма обычное явление в старой Руси, потому что созданный тщеславием обычай требовал, чтобы рабов этих в качестве домовой прислуги было как можно более и совсем до безумия много, а жестокость обращения господ с рабами, томление их муками и ранами, биениями и истязаниями, продолжало оставаться от того времени, когда на рабов смотрели не как на людей, а как на вещи, и составляло весьма обычное явление по той причине, что нравы страдали крайним недостатком человечности (гуманности), и хотя мы знаем немного положительного относительно деятельности наших подвижников в этой печальной области нашей общественной жизни, но с уверенностию думаем, что она была обща им всем, насколько каждый из них мог прилагать к делу свою ревность небоязненного обличения[13]. Если обличительная и учительная деятельность подвижников не имела в нашем случае больших непосредственных плодов, то по крайней мере плодом ее было то, что у нас поддерживался и как кажется с течением времени все более и более распространялся перешедший к нам из Греции обычай, чтобы господа искупали свое немилосердие и свою жестокость к рабам, с которыми обращались с ними при своей жизни, дарованием им свободы при своей смерти.

То древнее время, когда монахи не только сами питались трудами своих рук, но благотворили от этих трудов и неимущим, у нас никогда не возвращалось и при подвижниках. Но наши подвижники считали за свой долг благотворить неимущим из того, что сами они имели от благотворителей. Обыкновенным видом благотворения было странно- и нищепитетельство. Его ввел и узаконил у себя преп. Сергий Радонежский[14] и со времени сего отценачальника наших послемонгольских подвижников оно было принимаемо за непременный долг и также было завещеваемо на будущее время всеми основателями общежитных монастырей, принадлежавшими к числу подвижников. Особенным и нарочитым видом благотворения было прокормление окрестных жителей монастырями во время случавшихся у них неурожаев хлеба и голодов, каковые случаи в старое время имели у нас место еще несравненно чаще, чем в настоящее время. Основываясь на свидетельстве житий подвижников, из которых чуть не в каждом говорится о проявлении этого вида благотворительности[15], необходимо думать, что и этот вид ее был признаваем ими (подвижниками) за столько же обязательный для себя, сколько и первый, и что в случаях являвшейся необходимости, они неизменно и непременно становились и старались быть питателями голодавших, насколько это было в средствах каждого из них. Как широко проявляла себя иногда эта благотворительность, а следовательно – и какое имела она значение, видно из того, что преп. Иосиф Волоколамский во время случившегося один раз в Волоколамской области голода пропитал до нового хлеба семь тысяч человек кроме детей[16].

Самую бóльшую из всех и само по себе весьма большýю заслугу наших подвижников и вообще лучших представителей нашего монашества перед церковию и обществом составляет то, что им главным образом обязано своим существованием то просвещение, которое мы имели в рассматриваемое нами время, и что из их именно среды являлись ученые в тогдашенм смысле мужи, чтобы оружием слова защищать церковь, когда восставали на последнюю враги в виде еретиков и отступников.

В рассматриваемое нами время, как и в период домонгольский, просвещение наше, при отсутствии действительного научного образования, составляла собственно начитанность каждого желавшего грамотного человека в церковно-учительных книгах, переведенных с греческого языка и вообще составлявших наличность нашей письменности. Следовательно, возможность просвещения условливалась существованием церковно-учительных книг. В период домонгольский библиотеки и библиотечки этих книг были главным образом на юге, в Руси Киевской, что же касается до Новгородско-Владимирского, превратившегося потом в Московско-Новгородский, севера, то здесь за этот период библиотеки, или хотя библиотечки, могут быть предполагаемы при епископских кафедрах; а так как из пяти кафедрально-епископских северных библиотек по крайней мере две с половиной должны быть считаемы за уничтоженные Монголами: то северная Русь начала свою новую историческую жизнь после нашествия Монголов и всего с двумя с половиной библиотеками четиих книг (см. выше стр. [128]). Для увеличения возможности просвещения, для достижения того, чтобы сделать книги доступными возможно большему сравнительно количеству людей, нужно было умножение числа библиотек.  Если бы не позаботились об этом последнем монахи, то более решительно некому было бы об этом позаботиться (см. ibid., стрр. [128-132]): и монахи в лице подвижников и вообще лучших своих представителей действительно об этом позаботились. Одно из обязательных занятий монаха должно составлять чтение божественных писаний, разумея под таковыми писаниями вообще писания учительные, - и вот когда в лице препп. Сергия Радонежского и Кирилла Белозерского явились у нас основатели монастырей нового характера против большинства прежних, предначавшихся для истинного монашествования (общежитных), одною из забот основателей этих монастырей стало то, чтобы постепенно увеличивать их. При этом и частные лучшие монахи явились как усердные содействователи первым и вторым в основании и увеличении библиотек: при жизни они приобретали книги в частную собственность, отказывали их при смерти своим монастырям на помин души. Библиотеки были составляемы и постепенно увеличиваемы – с одной стороны чрез приобретение того, что было переведено с греческого и что было написано у южных Славян и у нас самих, а с другой стороны – через приобретение и того, что было переводимо и пишемо и в последующее время. В первом случае книги были списываемы в кафедрально епископских библиотеках, приобретаемы были с юга – из Руси Киевской и что касается до переводных греческих и южно-славянских то отчасти, вероятно, доставаемы были с самого места через посредство Афона[17]; во втором случае книги переводные и южно-славянские были приобретаемы сейчас указанным последним путем. Если библиотеки учительных книг были главным образом в монастырях, то, конечно, и люди просвещенные в тогдашнем смысле, т.е. более или менее начитанные в книгах были главным образом между монахами. Так как у нас не было школ и преподавания ни в миру для мирян ни в монастырях для монахов, то, как говорили мы выше, наши люди образованные в нашем смысле, решительно наибольшую часть которых составляли монахи, не могли делиться своими знаниями с другими и они оставались единственно при них самих. Но образованные монахи, когда требовали нужды церкви, боримой еретиками и отступниками, не отказывались предпринимать великий для них по характеру их образования подвиг писания целых учено-полемических книг: преп. Иосиф Волоколамский с своим Просветителем и Зиновий Отенский с своим Истины показанием сослужили от лица монашества великую службу церкви[18].

Вменяется нашим монахам в заслугу, и некоторыми – даже в очень и необыкновенно большую, что они колонизовали пустыни, что основывая монастыри в непроходимых лесах они превращали их в более или менее населенные округи. Но тут какое-то совершенно непонятное для нас недоразумение. Если бы монахи призывали колонистов из-за границы, тогда, конечно, колонизация имела бы весь свой смысл и все свое значение, но они колонизовали пустыни теми же Русскими, только перезванными из других мест: какое же значение и какую важность могло иметь это простое перемещение людей? Правда, оно могло бы иметь некоторое значение, если бы превращались монахами в населенные округи такие пустыни, колонизовать которые было важно в видах государственно-экономических: но ведь монахи вовсе не соображались с этими видами. Пока Россия оставалась разделенною на уделы, колонизация, производившаяся монахами, имела значение с точки зрения удельных князей: монахи могли перезывать на свои земли крестьян из других княжений, каковым перезывам князья и старались содействовать тем, что предоставляли, как говорили мы, имевшим быть перезванными из других княжений крестьянам большие или меньшие льготы; но с точки зрения интересов целой страны, т.е. страны, конечно, тогдашней, а не теперешней, колонизация монашеская не имела никакого значения.

Итак, и еще повторяем сказанное нами выше: монашество, как целое, или по большинству монахов, в рассматриваемое нами время было у нас также не высоко и не высококачественно, как и прежде; но если Бог терпит многих грешников для немногих праведников, то этих праведников,  - истинных и строгих подвижников и их учеников, старавшихся более или менее соревновать и подражать им, в рассматриваемое нами время было более, чем когда нибудь прежде или после.