Карта сайта

О. МАТТА ЭЛЬ-МЕСКИН (Пустыня Скит, Египет)

О ХРИСТИАНСКОМ ЕДИНСТВЕ

Обращение и молитва.

Отче Святый, прославивший Твоего Сына Иисуса Христа и предавший Ему всю власть над всякой плотью, чтобы Он мог даровать вечную жизнь всем, верующим в Него, Бога и Спасителя! Благодарим Тебя, что Ты сподобил нас познать единосущное единство между Тобою, Твоим Сыном и Святым Твоим Духом — единство, к которому Ты призвал и нас по молитве Твоего Сына, обращенной к Тебе: «да будут все едино: как Ты, Отче, во Мне, и я в Тебе, так и они да будут в Нас едино, — и да уверует мир, что Ты послал Меня» (Иоан. 17:2 1).

Мы истинно веруем, что единство, к которому Ты нас призвал, необходимо для свидетельствования таинства вершения Твоих дел в человеческой природе, грехом и самостью подвергшейся разложению и распаду. Это единство необходимо также для того, чтобы мир мог поверить, что нет иного упования, как только в Иисусе Христе, Твоем возлюбленнейшем Сыне, Которого Ты послал соединить небесное и земное, иудея и эллина, душу и тело.

Мы позвали и исповедуем, что явление Твоего Сына в наших сердцах («верою вселиться Христу в сердца ваши» — Ефес. 3:17) должно тотчас зажечь в нас стремление к единству: «Я в них и Ты во Мне, да будут совершены во едино, и да познает мир, что Ты послал Меня и возлюбил их, как возлюбил Меня» (Иоан. 17: 23). Поэтому всякое сопротивление с нашей стороны к совершению единства в Тебе — единства, которое Ты добыл для нас ценою Твоего Сына — есть слабость нашей веры и отсутствие милосердия. Эти изъяны заставляют нас ставить идеологические, политические, расовые и этнические различия выше требований совести, веры и любви, заставляют глушить в наших сердцах голос Христа ради удовлетворения требований мира и человека.

Отче Святый, прославь Сына Твоего в жизни Твоей Церкви, чтобы и Церковь могла прославить Тебя и Сына, когда чада ее отрешатся от всего, что препятствует их единению и удушает милосердие. Не попусти, Господа, чтобы прервался род человеческий путем уничтожения греха греховными же мерами, или исцелением зла злом же; и не попусти, чтобы единство искалось путем объединения разномыслия, чтобы милосердие было смешано с политикой, а расовое уравнение принималось бы за духовную силу.

Сущность христианского единства.

Христианин ищет единства потому, что он ищет Бога, а не наоборот. Эта потребность единства в нем измеряется мерой присутствия Божия в душе. Поэтому христианское единство является высшей потребностью веры: мы стремимся к достижению его, потому что оно молит о себе из глубины нашего сердца. Но так как не во всех одинаково сознание Бога, то вопрос о единстве рассматривают под различным углом зрения, величина которого измеряется сердечным взаимоотношением человека с Богом: есть люди, которые совсем не ощущают его, а иные даже отрицают такое взаимоотношение — тут кроется испытание веры.

Принцип богословского единства исходит прежде всего из зрелости веры и преизбыточествующей духовности, прорывающей преграды ненависти, предрассудков, разномыслия, душевной дисгармонии, интеллектуальной изощренности и телесных забот. Единство является идеалом, превозмогающим человеческую косность, если только его ищут в божественном плане. Оно вытекает как необходимость и как неизбежность, как прямое следствие союза человека с Богом. Это хорошо известный закон духовности, покоящийся на опыте постольку же, поскольку он покоится на неоднократных свидетельствах Св. Писания. Например, первая заповедь гласит: «возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всем разумением твоим» и вторая, подобная первой: «возлюби ближнего твоего, как самого себя» (Мф. 22: 37—39). Писание утверждает и закрепляет здесь, что именно вторая заповедь исходит из первой, а не наоборот; вторая заповедь без первой была бы обесценена и, более того, приближалась бы к греху.

Принимая все это во внимание, настойчивость, с которой сопровождается требование единства в наше время, когда все церкви жалуются на ослабление веры в священстве и мирянах, на духовную слабость и отказ молодежи от посвящения жизни Богу, понуждает нас задуматься, что же, тогда, явилось двигательной силой, вызвавшей стремление к единству к такому широкому разливу. Если бы в самом деле происходило духовное возрождение в церкви и алкание веры, то единство приняло бы формы коллективного и индивидуального обращения к Богу, широкого движения за обращенство, покаяние и искание Божьего прощения — т. е. всего того, что всегда случается с божьими людьми после периода равнодушия и уклонения от деятельной веры. Но такое требовательное искание единства в наши дни, когда мы погружены в состояние теплохладности и колебаний веры, когда мы открыто практикуем отделение и отступление от Бога, заставляет спрашивать, откуда такое побуждение?

Человечество явилось от единого существа — от Адама, и потому закономерно, что в человеке заложена инстинктивная потребность в дружбе - тяготение, бессознательно питаемое инстинктивными чувствами. С другой стороны, т. к. люди живут в одном мире, то порой их интересы гармонируют, а порой приходят в такой конфликт, что самая жизнь человека ставится под угрозу; в таком случае является иная потребность — потребность объединения против враждебных сил, т. е. союз людей против людей.

Побуждение к единству, основанное на душевности.

Существует крайняя опасность, что непонимание сущности душевной эмоциональности может привести к подмене ею исканий христианского единства. Поиски последнего должны идти на духовных путях без какого-либо вмешательства плоти и эмоциональности, или чувственности, потому что «рожденное от плоти есть плоть, а рожденное от духа есть дух» (Иоан. З: 6). Удовлетворение чувств, какими бы правыми и красивыми они ни казались, особенно в духовных делах, все еще не в состоянии удовлетворить требованиям истины, ибо истина в конечном счете уничтожает чувственность: «живущие по плоти Богу угодить не могут» (Рим. 8: 8). Поэтому чувственность, хотя бы она выглядела в согласии с духом в начале пути к истине, все же представляет опасность, способную заградить этот путь и повернуть человека от восхождения вспять. Чувственность действует бессознательно в пользу плоти даже тогда, когда по видимости подчиняет себя духу: это лишь уловка, прикрывающаяся духовными качествами, чтобы использовать их ради личного прославления.

Если единство, под образом духовности, основывается на чувственности, то оно может послужить только к прославлению человека, возвышению человеческого «я», а Бог в процессе такого единения станет чем-то второстепенным. Обсуждения и договоры о единстве в таком случае станут попыткой — и серьезной попыткой — найти общий язык к взаимопониманию «людей Вавилона» и попытаться еще раз воздвигнуть столп, достигающий Неба.

«Я» воистину является источником разделения, разлившегося по всему миру и особым образом царящего в Церкви. Бог требует единства среди людей, чтобы Он мог быть его главой: «да будут в Нас едино» (Иоан. 17: 21). Поэтому божественное единство среди людей равнозначно лишению человека его индивидуального и коллективного «я».

Чувственность, или эмоциональность, является наиболее обманчивой формой «я» вследствие ее близости духу. Обманывает ли меня моя чувственность или другую сторону, желающую союза со мной ради своего «я» — трудно разобраться, ибо возможно также, что свое «я» отрицается ради возвышения «я» другого, а не Бога; в таком случае мой самоотказ будет не что иное, как иллюзия, ибо мне с самого начала, еще до того, как я начал бы попытку сближения с другими, уже следовало бы совершенно отказаться перед лицом Божиим от своего «я» и всех эмоций. По правилу прогрессии, которому учит Писание, как бы по поставленному условию, я должен был бы любить Бога «всем сердцем моим, и всею душою моею, и всем помышлением моим», чтобы быть в состоянии любить других объединяющей любовью, не несущей вреда ни им, ни мне.

Единение является не эмоциональной капитуляцией, а, скорее, восхождением, свободным от личных чувств — восхождением, которое совершается ни собой, ни через себя; оно есть скорее магнитное притяжение («Никто не может придти ко Мне, если не привлечет его Отец, пославший Меня» — Иоан. 6: 44), встреча в присутствии Божием, а не просто лишь друг с другом.

В то же время путь к единению с Богом не есть улица одностороннего движения, бесповоротно кончающаяся в Боге. Обратный путь ведет нас к нашему ближнему, к чужому или чуждому, к врагу, и ко всякому созданию, потому что тот, кто соединил себя с Богом, по самой этой причине принимает на себя задачу, как сочетаться с другим, и не находит покоя, пока не достигнет желаемого союза. Этот путь к Богу и обратно лежит внутри самого человека.

Таким образом, если христианское единство не достигнуто в наше время, то причина заключается, во-верных, в том, что человек ищет его, предварительно не предавши всего сердца, всей души, всего помышления Богу; а во потому, что он ищет его не внутри себя, а вовне, пытаясь прийти к нему путем дебатов, как к разрешению предмета дискуссий.

Добиваться единства, прежде чем сердце, душа и ум не приведены в состояние полного предания Богу — значит или уловиться чувственностью и, таким образом, искать единства ради самого себя, или же впасть в мысленную иллюзию, ища единства ради него самого, как предмет острой необходимости, продиктованной логикой веры. Тут никак нельзя забывать, что разум есть сила, эксплуатируемая чувственностью, пока человек не достигнет состояния полной самоотдачи Богу. Искать единства вне себя — значит уклониться в область рассматривания и взвешивания интересующего предмета. Но известно, что интересная дискуссия всегда вызывает противоположные мнения и не преодолимые разногласия: предмет рассматривается вод разным углом зрения, причем, каждый подходит к нему со своей перспективой, которая верна для одного и совершенно неприемлема для других.

Единство никогда не должно рассматриваться, как теория; оно изначала является Божественной сущностью и, следовательно, истиной, а божественная истина не имеет ни углов, «ни изменения и ни тени перемены» (Иак. 1:17) —любой может увидеть ее во всей полноте в единой вспышке ибо она проста. Но никто не может увидеть ее вне Бога или без Него, потому что тот, кто видит свойства Божества, неизбежно видит и само Божество: «видевший Меня видел Отца»[*] (Иоан. 14: 9). Бог сказал Моисею «Я проведу пред тобою всю славу Мою» (Исх. 33:19), и говорится, что Моисей видел Бога «лицом к лицу» (Исх. 33: 11), хотя он видел только благость Божию.

Бог обитает в сердце и являет Себя в нем. Сердце, таким образом, исполняется свойствами Божества и уразумевает единство во всей его глубине и истине. Единство есть одно из желаний Бога, открытое нам Христом: «да будут в Нас едино» (Иоан. 17: 21). Поэтому искание и изучение его лежит внутри человека, если, конечно, Христос действительно обитает в его сердце, вселившись в него через веру («Верою вселиться Христу в сердца ваши» — Еф. 3: 17)

Единства ищут сегодня в каждой области, чтобы, как говорят, подготовить соединение всех с Богом. Это не что иное, как самообман, потому что единство не может быть отделено от Бога даже «временно», для того чтобы послужить средством достижения до Бога Единство станет живым фактом только тогда, когда все будут в Боге. Поиски единства нынче ведутся по линии рассудка и в то же время подвергаются приливам и отливам эмоций: это своего рода «спиритуализированное» научное изыскание. Но ведь единство не является наукой, оно не является объектом развития знания на основе различия между верным и ложным, между добром и злом. Единство есть Истина, и, как истина, оно вдохновляет, а вдохновение затрагивает прежде всего сердце, и только потом рассудок: «не горело ли в нас сердце наше, когда Он говорил нам?» ... «И тогда открылись у них глаза и они узнали Его» (Лк. 24: 31—32). Этот порядок прогрессии прослеживается еще яснее в послании к евреям: «Вот завет, который завещаю им после тех дней, говорит Господь: вложу законы Мои в сердца их, и в мыслях их напишу их» (Евр. 10: 16).

Вдохновение никогда не небрежет о рассудке, но рассудок всегда лишен вдохновения. (Мы не желаем пренебрегать поисками единства в интеллектуальном плане, потому что ум указывает на человеческие недостатки и затем выводит о них суждение). Иначе говоря, функция ума и его заостренность на анализе мало полезны. Зато единство дает назидание душе, собирает ее силы, а это уже относится к области духа: дух прощает и извиняет, любит и объединяет. Единство, кроме того, превосходит возможности ума: все, на что способен рассудок, — это осознание единства, раз оно достигнуто, но он не способен ухватить заранее, каким образом оно имеет быть достигнуто, («не придет Царство Божие приметным образом. — Лк. 17: 20).

Объединение людей, живущих на разных концах земли, — хорошая вещь, ибо оно действительно подготавливает почву для божественного присутствия, при условии, конечно, что оно основано на добровольном желании каждого принять божественное присутствие, а не просто есть некое собрание некой общины. Если мы желаем подлинного единства, то мы должны искать его и учиться ему в Боге, в Его присутствии, а не рассматривать его, как абстрактный, секулярный предмет, какой бы богословской личиной он не прикрывался.

В присутствии Божием человеческое понимание становится в положение «отклика» на него, а не в положение «предложения». Такое положение есть результат крайне интенсивных реакций сердца, явившихся откликом на вдохновение, которое всегда сопровождает божественное присутствие. Вот почему единство нужно исследовать внутри себя, т. е. там, где оно ощущается через божественное присутствие и опознается. Вне этого присутствия единство есть не более, чем идея, предмет для обсуждения, или тщетное влечение. В обратном же случае единство становится видимой реальностью, переполняющей, жизнеподательной, и многие живут ею. Когда Христос входит в среду разобщенного собрания, то полемика сама собой прекращается, и в этот момент каждому нужно исполнить и зрение, и сердце смыслом подлинного единства и подготовить всего себя к принятию единства и отдаче его. Любой вопрос в отношении единства, поднятый на богословском уровне, является достаточным доказательством отсутствия Христа из среды собрания или объединения. В свою очередь, отсутствие Господа неизбежно понимает вопрос о цели такого объединения, методах его организации и устремлениях его членов.

Несомненно, что если бы мы совлеклксь нашего личного «я» или нашего церковного «я» — сознательно и подсознательно — то единство стало бы реальностью. Но и избавиться от своего «я» во всех его аспектах — в традиционном, логическом, каноническом или сакральном преломлении — тоже невозможно; человек не способен отделить себя от него, как бы ни велика была его власть над собой. Даже если бы он представлял церковь, то и тут не мог бы отделаться от «я» этой церкви. В присутствии же Господа — действительном и действенном — всякое определение «я» исчезает и Христос становится всяческим «Я». Следовательно, человек никогда не уступит брату и разноисповедальные церкви никогда не смогут пойти на уступки друг другу, если и те, и другие не покорят Богу всего своего — т. е. того, что так или иначе должно быть покорено Богу в конце времен: «Когда же все покорит Ему, тогда и Сам Сын покорится Покорившему все Ему, да будет Бог все во всем» (1 Кор. 15: 28). Так что проблема единства всесторонним образом очевидно есть проблема стяжания присутствия Господа. Он есть единственно Тот, Кто совершает «из обоих одно, разрушив стоявшую посреди преграду» (Еф. 2: 14).

Проблема единства проходит через аспекты двух заповедей: «возлюби Господа Бога твоего» и «возлюби ближнего твоего». Человеческая логика руководит нас прежде всего к преодолению разногласий, как к условию для достижения единства, тогда как Божья логика, как она выражена во второй главе послания к ефесянам, требует прежде всего установления единства, для того, чтобы пало средостение из разногласий. Таково обоюдное расхождение, существующее в настоящее время на съездах по христианскому единству. Необходимость вынуждает нас еще раз обратить внимание на проблему единства, чтобы она совершалась по путям Божиим.

Единство как естественное объединение или союз.

Единство есть слияние, вплавка одного в другого, чтобы таким образом положить конец множественности; поэтому внешне оно выглядит как слабость, но в сущности является огромной силой, неделимой, как Бог. «Объединение» же, с другой стороны, состоит из соединения одних с другими, чтобы получились многие; поэтому по внешнней форме «союз» есть движение за обладание силой или господством, но в сущности своей он представляет слабость в силу именно такого устремления, указывающего на бессилие и страх.

Есть опасение, что стремление к христианскому единству может подталкиваться естественным инстинктом к объединению, когда слабые стремятся добиться силы, или сильные сделаться еще могущественнее. В обоих случаях стремление к объединению исходит из преследования интересов временной жизни, что несовместимо с христианской практикой по слову Христа: «не бойтесь убивающих тело» (Ли. 12:4). Сила христианской жизни исходит не из множества и не из «союза» или объединения, но из соединения с Богом, Который производит «и хотение и действие по Своему благоволению» (Фл. 2:13).

Предложить христианское единство слабой церкви, подвергаемой несправедливым нападкам, гонениям, нищете — значит подвергнуть ее опасному искушению, растревожив подсознательное стремление сохранить союз перед лицом надвинувшейся опасности. Такой церкви будет невероятно трудно провести различие между единством, требуемым Богом, и единением множества, вызванным инстинктом самосохранения. Поэтому предложение христианского единства церкви, подвергаемой ударам враждебных сил, представит для ее сознания испытание в тысячу раз тягчайшее, чем преследования, испытываемые ею. Для такой церкви избрание христианского единства по свободному выбору, а не в качестве дезертирства от горькой действительности, указывало бы на просвещенное видение, мудрость, смирение и полное предание себя Богу. Но и этого всего было бы недостаточно, если бы перед тем, как рассматривать возможность единства, она не достигла состояния принятия горьких для нее обстоятельств и готовности с радостью понести их — до своего последнего верного чада. Если бы такое состояние имело место, то жажда единства и его мотивировка исходили бы из состояния божественной жизни этой церкви и подавались бы ей самим божественным вдохновением, а не продиктовывались бы инстинктом сопротивления враждебным силам.

Чтобы сохранился подлинный смысл понятия христианского единства у слабых и гонимых церквей в их шествии по истории и в их столкновении с отрицательными ситуациями, и чтобы божественное сознание могло пробудиться в них, им прежде всего необходимо иметь в себе ясное представление, что христианское единство есть состояние «божественной немощи, противопоставляемой миру», подобной «немощи» их Главы, Который сложил с Себя все Свое беспредельное могущество, чтобы любой и любым образом мог Его распять.

Желая открыть нам «силу Своей немощи», если можно так выразиться, Христос обратил на нее внимание учеников во время самых крайних событий Его земной жизни: несмотря на предстоявшие Ему ужаснейшие испытания, какие только может выдержать беззащитный человек, Он говорит Петру: «Или думаешь, что Я не могу теперь же умолитъ Отца Моего, и Он представит Мне более, нежели двенадцать легионов Ангелов?» (Мф. 26: 53). Что препятствовало Господу иметь такой эскорт? И возможно ли было бы распять Человека, окруженного двенадцатью легионами Ангелов?

Под «эскортом» объединения таится человеческое опасение за «немощь» (если так можно выразиться) подлинного единства. Идея единства христианских церквей уводит больное церковное сознание в ложное представление, что таким образом христианское состояние церкви и ее (преходящая) сила гарантированы, тогда как, наоборот, преходящая немощь церкви есть ее самое драгоценное сокровище, ее слава и сила, потому что она есть ее «божественная немощь», или потому что, как сказал ав. Павел, «немощное Божие сильнее человеков» (1 Кор. 1:25).

Церковь, располагающая преходящей силой, не может ощущать вкуса распятия, если она подвергается ему, потому что человека можно распять только в силу его слабости, как и Господа всяческих, «распятого в немощи» (2 Кор. 13: 4). Для церквей, которые представляются сильными или могущественными в преходящем смысле, или которые держатся на власти века сего, перспектива христианского единства представляет искушение увлечься в клубок эмоций и ликования, принятия на себя роли «освободителя», точно так же, как это мог бы сделать Пилат, когда, сидя в судейском кресле и имея перед собой Христа, связанного целями и одетого в ризы поругания, он сказал: «мне ли не отвечаешь? не знаешь ли, что я имею власть распять Тебя и власть имею отпустить Тебя?» (Иоан. 19: 10).

Человеческое сошествие с креста еще не доказывает, что он есть Сын Божий.[†] А тот, кто думает, что он может свести с креста другого, определенно свидетельствует тем, что не познал «волю Отчую». Преходящая немощь неизбежно влечет за собой крест. Крест есть основание нашей жизни. Крест есть «сила Божия ко спасению» (Рим. 1: 16), и «сила Его совершается в немощи» (2 Кор. 12: 9). Мы добровольно молимся о немощи и несем ее без страха, когда она приходит, потому что с ней всегда приходит и благодать.

Отвержение инстинкта к «союзу» было проявлено Господом еще до распятия, образом, включающим в себя вместе невольный и вольный моменты (как, впрочем, и во всех действиях Христа): «Тогда все ученики, оставивши Его, бежали» (Мф. 26: 56), и «если Меня ищете, оставьте их, пусть идут» (Иоан. 18: 8).

Господа осмеял силу, когда Он сказал ученикам: «а у кого (ничего) нет, продай одежду свою и купи меч» (Лк. 22: 36). Сила обнажает человека, снимая с него одежду духа. Невозможно в одно и то же время облекаться в Христа и облекаться в мир. Когда ап. Петр решил носить меч и защищаться силой, он обнажил себя от благодати и собственными устами отрекся Того Самого Кого хотел защищать этим мечом. Потому что когда он поднял меч с целью убиения, Дух оставил его и вместо Него вошел диавол и поразил его мечом отречения и богохульства[‡] — так исполнилось над ним слово Господа, что «все, взявшие меч, мечом погибнут» (Мф. 26: 52). Господь имел в виду только духовную гибель и относительно этого Он уже предупреждал Петра: «Но Я молился о тебе, чтобы не оскудела вера твоя» (Лк. 22: 32).

Если христианское единство будет связано с идеей преходящей силы, хотя бы ради ограждения интересов слабых, или если эта идея покажется полезной для исправления своенравных овец путем человеческого давления, оно моментально потеряет свою божественную ценность; оно в таком случае будет не что иное, как некое количество «союзов», предопределенных к распаду и исчезновению, как и всякое преходящее человеческое начинание.

Мы желаем и молим Бога, чтобы церкви соединились божественным единством — как видимым, так и сущностным образом, — единством, превосходящим царство времени.

 

(Пер с английского матери Юльянии)

Вестник РСХД. № 140.